Луна в тумане: Путеводитель по боевым искусствам для новичков

Хорев Валерий Николаевич

Помимо запредельных физических кондиций существует также некий чрезвычайно редкий и любопытный феномен, напрямую имеющий отношение к миру боевых искусств, точнее, к борцовским его разновидностям, в которых принято повергать противников наземь посредством всевозможных заломов и болевых ключей на кости и суставы. Однако прежде чем приступить непосредственно к повествованию, иллюстрирующему данное явление, необходимо подробнее пояснить суть упомянутых техник.

Речь о том, что в арсенале школ дзю-дзюцу (включая айкидо) изрядную долю приемов проводят посредством болевого воздействия на противника. То есть мы так или иначе берем его конечность на излом, в результате чего наш герой, стремясь уменьшить боль, движется в заданном направлении. В отличие от жестких силовых форм борьбы, где сила ломит силу, или, как в дзюдо и самбо, неприятеля выводят из равновесия, а уж затем бросают, используя возникшую инерцию его собственной массы, болевые приемы

производят впечатление мошенничества и обмана, поскольку человек без видимых причин вдруг начинает бегать на цыпочках за рукой оппонента, или же валится, где стоял. На самом деле никакой игры в поддавки, конечно, не ведется. Просто искушенный товарищ не ждет, пока затрещат кости, а опережает неприятные события и привычно уходит в контролируемое падение, что в данной ситуации является единственным спасением. Кувыркнувшись, он в следующее мгновение встает в позицию и начинает игру сначала, тогда как недоверчивый скептик на его месте обязательно начнет сопротивляться изо всех сил, дождется невыносимой боли и обрушится, как мешок.

Таким образом, управление болью есть управление противником, попавшим в капкан. Тут-то и кроется замечательный феномен. Давным-давно у меня был ученик, абсолютно нечувствительный к болевым воздействиям на руки (ног мы не испытывали). Столкнувшись с этим случайно во время изучения базовых замков и заломов, все мы, присутствовавшие в зале, изнемогли в попытках причинить ему хоть какую-то неприятность, но тщетно.

Уж на что однозначно действенны формы типа котэ-гаеши или ни-кё — даже они оказались бессильны. При этом его руки отнюдь не обладали исключительной гибкостью, и он вовсе не мог завязывать их узлом, словно «женщина-удав» из старого шапито. Разумеется, приложив дурную силу, можно было сотворить перелом, но мы, ясное дело, к подобным опытам не прибегали. Просто там, где обычный человек начинает плясать на пуантах и вопить: «Сдаюсь!», наш уникум не ощущал ровным счетом ничегошеньки. Само собой, такие способности (скорее, свойства) дают их обладателю известную фору, попытайся злодей провести болевой прием.

Совершенно аналогичный пример рассказал недавно мой приятель, тренер по айкидо. У него также был ученик, не реагировавший ни на что, хотя всякий иной представитель рода людского обычно обрушивается, как расстрелянный, и даже еще быстрее. Не счесть чудес на свете!

Есть еще один занимательный момент, на который просто не могли не обратить внимания те, кто достаточно много знает о жизни известных мастеров боевого искусства.

Я также не прошел мимо этой необычной статистики и даже провел небольшое биографическое исследование. Анализ фактов показал, что абсолютное большинство и ныне здравствующих, и уже покинувших нас выдающихся личностей из мира восточных единоборств, а также почти все, кто вообще достиг хоть каких-то успехов на этом поприще (или, по крайней мере, не бросил тренироваться одновременно с растаявшей молодостью), были на заре своей юности слабыми и болезненными существами, которым любые физические упражнения давались с великим трудом. Другую, стократ меньшую часть списка, занимают подростки крепкие и драчливые, словно бы рожденные для необыкновенных испытаний. Но соотношение вторых к первым никак не превышает одного к десяти.

Впрочем, если вдуматься, то ничего удивительного нет. Когда человек сызмальства здоров, силен и вполне способен отстоять свое место в ряду сверстников и вообще в жизни, у него просто не возникает необходимости что-либо изменять и улучшать — ведь не пьем же мы воду и не едим, когда без того сыты и довольны. Наш румяный счастливец направляет силы и жар души на достижение иных жизненных целей, а отпущенный природой кредит расходует помаленьку как данность, как бездонный капитал.

В итоге к середине жизненного пути некогда свежий красавец успевает незаметно превратиться в располневшего дядечку, обремененного служебными и семейными заботами, повышенным давлением и гастритом. Его нужно пожалеть, поскольку он ровным счетом ни в чем не виноват, ибо волшебная искра возгорается почти исключительно в ситуациях скверных, ущербных и вынужденных. Мучим ли наш будущий великий патриарх детскими хворями, злыми соседскими мальчишками, или просто снедаем нелюбовью к своему нескладному телу — так или иначе, но в его душе появляется неугасимый уголек, который тихо жжет его всю оставшуюся жизнь, заставляя бегать трусцой, голодать, избивать макивару, полировать своим кимоно обтяжку татами или часами заниматься цигун. С детства и до гробовой доски такие люди ежедневно доказывают окружающему миру и самим себе собственную полноценность и состоятельность, причем делают это неосознанно.

Любители

фрейдизма, несомненно, разложили бы ситуацию по полочкам в лучшем виде. Можно называть ее самовыражением, самоутверждением или даже презренной гордыней — неважно. Главное в том, что лишь недобрые обстоятельства у истоков жизненного пути закладывают в душу батарейку энтузиазма. Между прочим, все вышесказанное одинаково справедливо почти для всех, кто хоть чем-то сумел выделиться в жизни — музыка ли это, живопись или политика. Изначальная ущербность — вот истинный двигатель прогресса. Гармония и совершенство есть финал пути, равновесная система неподвижна, лишь эксцентричные схемы обладают потенциальной энергией. Вода течет, пока один край долины выше другого, но, придя к покою и самодостаточности, хрустальная речка становится болотом с камышами и жабами.

Несомненно, даже те редкие счастливцы, что достигли вершин в боевых искусствах, оттолкнувшись от здорового безоблачного детства своими мускулистыми ногами и руками, наверняка имеют в душе глубоко спрятанные причины для недовольства, которые и не позволили им поплыть по течению, словно известная субстанция. Просто эти костры скрыты у них еще глубже, так далеко, что раскопать их было бы под силу разве что самому дедушке Зигмунду или, скажем, Милтону Эрикссону.

Тот факт, что продолжительность их жизни обычно не выходит за рамки средних норм, хотя, казалось бы, она должна значительно продлеваться, ни о чем не говорит.

Каждому отмерен свой срок, и перепрыгнуть через него невозможно (сократить — пожалуйста), но все наши духовные и физические практики, все эти каратэ-цигуны и прочие шейпинги изменяют не количество, а качество оставшейся жизни. Без шуток, как в поговорке: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет». И это правда!

В назидание и укор всем нам, беспечным любителям диванов и телевизора, хочу привести краткое, буквально схематичное жизнеописание великого мастера традиционной окинавской школы каратэ и кобудо Сёрин-рю, Ютёку Хига (в пересказе М. Бишопа).

«Ютёку Хига начал заниматься каратэ в возрасте 17 лет у Дзиро Сиромы, который был учеником легендарного Итосу Анка, которого принято считать «отцом» всего современного каратэ.

Ю. Хига — настоящий мастер боевых искусств, уверенный в своих силах. Он и в 70 лет обладает достаточным мастерством и скоростью, чтобы подтвердить свои слова делом. Каждое утро он встает в 5 часов и пробегает пятикилометровый марафон, затем прыгает через скакалку и проделывает три-четыре ката. За час до вечерних занятий он снова прыгает через скакалку и отрабатывает ката. Во время беседы Хига постоянно тренирует силу хвата кистей с помощью маленьких перевязанных пучков соломы, которые держит в ладонях.

Хига убежден, что тот, кто серьезно занимается каратэ, должен заниматься им всю жизнь, иначе он станет подобен горячей воде — если остынет, ее придется разогревать снова. Хига также поощряет занятия учеников с другими учителями, чтобы они расширяли свои познания. «Ученики, которые связывают себя только с одним учителем, — пояснил Хига, — уподобляются людям, сидящим на углу стола и не способным понять, что у стола есть еще три других угла».

Примеры такого рода можно приводить до бесконечности, но это мало что добавит к уже сказанному. Не знаю, как в странах Востока, но у нас очень часто встречаются совершенно невзрачные с виду монстры, чьи не людские физические возможности не оставляют шансов на победу при помощи простой техники, сколь бы изощренной она ни была. Перед лицом подобной стихии говорить о каких-либо шансах вообще смешно, потому что непредставима сама борьба.

Феноменальную «физику» в состоянии преодолеть только другой феномен — развитая и управляемая Ци. Эти явления имеют различную природу и расположены на разных уровнях. Принцип, провозглашающий, что на высших стадиях все приходит к одному, здесь не работает.

Какой бы космической мощью ни обладал некий индивид, она представляет собой полный ноль перед проявлением «внешней» Ци. Но и тут имеются свои подводные камни.

Дело в том, что ни мне, ни кому-либо из моих знакомых не приходилось воочию видеть эффективную боевую демонстрацию работы Ци так, чтобы это было «весомо, грубо, зримо». В лучшем случае подобные фокусы происходят под девизом: «вроде бы что-то есть», да и то лишь по отношению к спичечным коробкам и свечкам, послушно падающим набок от хорошего «сброса». Но как только дело доходит до реального живого объекта, все волшебство исчезает невесть куда. Вышеописанный эпизод с убойным дистанционным ударом, имевший место с моим другом, никак не может быть принят в расчет, поскольку являлся абсолютно случайным, как попадание метеорита в человека. Опыт, неповторимый сознательно и многократно, не является достоверным. Если прием или техника не срабатывают в ста случаях из сотни, на них нельзя полагаться. Экстремальность ситуации и без того способна свести к нулю даже отточенные формы, а когда к ним добавляются некие спонтанные компоненты, ценность подобного багажа призрачна.