Лунная миля
Шрифт:
— Еще раз, и помедленнее.
— Дре попал под поезд, который летел с такой скоростью, что от бедняги ничего не осталось. Наверное, сейчас криминалисты собирают его по частям. И уверяю тебя, части эти очень мелкие.
— С какой стати он бросился под…
— Потому что погнался за этим.
Я положил на стол Белорусский крест.
Секунд двадцать мы молчали, глядя на крест.
— Погнался? — спросила Аманда. — Чушь какая. Когда он уходил из дома, крест был при нем.
— Я предполагаю, что он его кому-то отдал, а потом этот кто-то кинул его через рельсы.
— И ты думаешь, что… — Она зажмурилась и потрясла головой. — Нет, я даже не представляю, что ты думаешь.
— Аналогично. Вот что мне известно. Дре перешел через полотно, направляясь в лес. Затем кто-то кинул
Она пару раз ткнула пальцем в крест, отодвинув его на несколько дюймов.
— Ты не знаешь, что здесь написано? Я по-русски не читаю.
— Даже если бы читал. Это латынь.
— А ты латынь знаешь?
— В школе учил четыре года. Кое-какие азы освоил. Но только азы.
— Значит, никаких мыслей?
Я взял крест в руки.
— Попробую расшифровать. Надпись наверху гласит: «Иисус Сын Божий побеждает».
Она скривилась.
Я пожал плечами и напряг извилины.
— Нет, подожди. Не «побеждает». Сокрушает. Нет. Подожди. Завоевывает. Точно. «Иисус Сын Божий завоевывает».
— А внизу?
— Что-то про череп и рай.
— На большее ты не способен?
— Детка, в последний раз на уроке латыни я был за десять лет до твоего рождения. С учетом обстоятельств я не так уж плохо справился.
Она подлила себе чаю. Обеими ладонями обхватила чашку и принялась дуть. Осторожно отпила и поставила чашку обратно на стол. Откинулась на спинку стула и в своей всегдашней манере, демонстрируя чудеса самообладания, спокойно произнесла:
— По нему не скажешь, что он представляет собой нечто особенное.
— Его ценность в его истории. Или в том, что он кому-то очень нужен. Это как с золотом. Просто кто-то однажды решил, что золото — это великая ценность.
— Никогда не понимала этой логики.
— Я тоже.
— Могу тебе одно сказать. Ефим уже так облажался с этим крестом, что нам не жить. Он нас не простит. Меня уж точно.
— Ты в последнее время газеты не читала?
Она посмотрела на меня поверх чашки и покачала головой.
— Кирилл слишком увлекается своим собственным товаром. Или у него просто крышу снесло. Не исключено, что, прежде чем он доберется до тебя, успеет расшибиться в лепешку на одной из своих машин.
— С нетерпением жду этого дня. — Она скривилась. — Но даже если осуществится сказочный план, который тебе предложил Ефим… ты ведь с Ефимом его обсуждал?
— С Ефимом.
— Так вот. Допустим, мы выживем, Софи выживет, твоя семья выживет… А что насчет нее? — Она показала на Клер. Девочка, одетая в розовую кофточку с капюшоном и такие же штанишки, по-прежнему спала в автомобильном кресле. — Кирилл с Виолетой заберут ее себе. И очень быстро убедятся, что идея иметь ребенка не имеет ничего общего с реальным ребенком. Который плачет, не дает спать и пачкает подгузники, а когда ты его переодеваешь, верещит, как баньши на электрическом стуле, потому что ему не нравится просовывать голову в горловину, а другой одежды для грудничков не бывает. Допустим, Кирилл с Виолетой — парочка необузданных придурков с интеллектом недоразвитого школьника — возьмут ее себе. Предположим даже, они справятся со всеми бытовыми неудобствами, неизбежно связанными с появлением в доме грудного ребенка. Воспримут их как должное. Но неужели ты думаешь, что Кирилл, чей авторитет уже пострадал во всей этой истории с украденным у него из-под носа ребенком, будет относиться к Клер по-доброму? Что в душе он не затаит на нее зла? Тем более что в последнее время, как ты сам говоришь, Кирилл окончательно слетел с катушек. Кто поручится, что в один прекрасный день он не заявится домой, под завязку нагруженный польской водкой и мексиканским кокаином, и не пришибет Клер только потому, что той хватит нахальства заплакать от голода? — Аманда одним глотком, как виски, допила чай. — Не думаешь же ты, что я отдам своего ребенка им?
— Это не твой ребенок.
— Ты про карточку соцстрахования, которую видел вчера? Она не моя. Она ее. У меня уже есть собственная с такой же фамилией. Так что это мой ребенок.
— Ты ее похитила.
— А ты похитил меня.
Она ни разу не повысила голос, но у меня складывалось ощущение, что стены вокруг нас ходят ходуном. Губы у нее дрожали. Глаза покраснели. Руки тряслись. Я еще никогда не видел ее в таком состоянии.
Я покачал головой.
— Да, Патрик. Ты меня похитил. — Она сделала глубокий вдох носом и на секунду уставилась в потолок. — Кто ты такой, чтобы решать, где был мой дом? В Дорчестере я просто родилась. Меня произвела на свет Хелен, но моими настоящими родителями были Джек и Триша Дойл. Знаешь, что я помню из того времени, когда меня, как ты выражаешься, похитили? Семь месяцев счастья. Семь месяцев жизни без страха. Мне перестали сниться кошмары. Я не болела. Потому что, видишь ли, стоит тебе покинуть дом, в котором тараканы пешком гуляют по полу, а в раковине неделями гниют объедки, твое здоровье, как правило, значительно улучшается. Я ела три раза в день. Играла с Тришей и с нашей собакой. Каждый вечер после ужина, ровно в семь, меня переодевали в пижаму, сажали в кресло возле камина и читали мне книжки. — Она смотрела в стол и в такт своим словам кивала головой, похоже сама того не сознавая. — Аманда подняла на меня глаза. — А потом являешься ты. Знаешь, что произошло в семь часов вечера через две недели после того, как ты вернул меня в Дорчестер, а сотрудник службы социального обеспечения подтвердил, что Хелен в состоянии меня воспитывать?
Я промолчал.
— Хелен весь день пила, потому что накануне у нее сорвалось свидание. Она уложила меня спать в пять. Ей неохота было со мной возиться. А ровно в семь зашла ко мне в спальню и стала просить прощения за то, что она такая плохая мать. Ей было жалко себя, но она путала это чувство с жалостью ко мне. Пока она рассыпалась в извинениях, успела всю меня заблевать.
Аманда протянула руку за чайником. Вылила в чашку остатки чая. На сей раз дуть ей не пришлось.
— Мне…
— Не вздумай говорить: «Мне очень жаль», Патрик. Хоть от этого избавь меня.
Бесконечно долгую минуту мы сидели в молчании.
— Ты с ними еще видишься? — через какое-то время спросил я. — С Дойлами?
— Им запрещено вступать со мной в контакт. Это условие досрочного освобождения.
— Но ты знаешь, где они сейчас.
Она секунду смотрела на меня, а затем кивнула.
— Триша отсидела год в тюрьме. А следующие пятнадцать лет она находится под надзором полиции. Джек освободился два года назад. Просидел десять лет за то, что читал мне сказки и нормально кормил. Они до сих пор вместе. Представляешь? Она его ждала. — Аманда посмотрела на меня с вызовом. — Сейчас они живут в Северной Каролине, неподалеку от Чапел-Хилл. — Она распустила завязанные в хвост волосы и потрясла головой, давая им свободно упасть ей на плечи. И уставилась на меня: — Зачем ты это сделал?
— Вернул тебя домой?
— Вернул меня назад.
— Это был сложный случай. Интересы отдельных людей против общественной этики. Я встал на сторону общества.
— Повезло мне, блин.
— Не уверен, что сегодня я поступил бы иначе. Ты хочешь, чтобы я чувствовал себя виноватым. Я действительно чувствую себя виноватым. Но это не значит, что я был неправ. Если ты оставишь Клер у себя, то в будущем совершишь поступки, за которые она будет тебя ненавидеть. Но ты все равно их совершишь, потому что будешь верить, что это для ее же блага. Например, каждый раз, когда будешь что-то ей запрещать. Иногда у тебя будут из-за этого кошки на душе скрести. Но это эмоциональная реакция, а не рациональное поведение. С точки зрения разума я четко знаю, что не хочу жить в мире, где люди могут забрать ребенка из семьи, которая кажется им плохой, и воспитывать этого краденого ребенка по своему усмотрению.