Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты
Шрифт:
— Лимон ты, Эдик, пополам с верблюдом! — жизнерадостно отозвался Митя (голос шел откуда–то сверху). — Ну, критикнули твоего червяка — так вполне поделом! Знаем сами — кривы сани. К чему маневры?! Шедевры надо создавать, шедевры!
— Не могу я с такими работать, — упорствовал подскамеечный тенор. — Мне пластику надо держать, а они полемику развели. У меня от них уже в правом ухе звенит. И в левом.
— Некстати это у тебя, — с сожалением сказал Митя. — Я собирался вывалить на них весь сундучок бабушки Серафимы…
Они с Валентиной подняли голову кверху. Жар–птица угасла, и было слышно, как Митя вздохнул где–то там — в темноте березовой кроны. И вдруг негромкий смешок:
— А гениально мы их подсекли на светляках и пантерах!..
— Мальчики, — сказала Валентина, — было все интересно. Кроме удава. Тепловая Жар–птица — прелесть, выше всяких похвал! С удовольствием поглядели бы ваше искусство, но, увы, мы элементарно проголодались. Голодное брюхо к искусству глухо. Учтем на будущее.
— Вы впервые в саду неожиданностей? — полюбопытствовал голос Мити.
— Мы впервые в этом парке. И вообще — в Новой Ляле.
— Ах, значит, из Центра!.. Эдик, у нас в гостях небожители. Рожденным летать ты подсунул рожденного ползать. Чем прикажешь загладить вину?
— Дмитрий, отстань. Люди голодны, а до “Уюта” без малого километр.
— Не скучай работой, а скучай заботой… Скажите, вам Удобно было на этой скамье?
— Да, — ответила Валентина. — Мы отдохнули и теперь отлично дойдем.
— Нет, вы поедете! — Жутко свистнув, Митя позвал: — Зара! Бара!
Пантеры откликнулись рыком. Угольно–черные силуэты и две пары зеленых светящихся глаз возникли перед скамьей. Он почувствовал, как по ногам мягко скользнул тяжелый хвост, и на всякий случай подтянул ноги на приступок скамьи.
— Как вы это делаете? — спросил он.
— Секрет фирмы, — небрежно обронил Митя. — Рекомендуем посетить заповедник фантасмагорий и уголок Бажова — неделю в себя не придете… Итак, до свидания! Нет–нет, пока не надо вставать, я собираюсь произнести магические формулы ужасных заклинаний. — Шутейным голосом чародея Митя проговорил: — По щучьему велению, к вашему недоумению… Зара, Бара, бзыс бой!
Раковина скамьи внезапно качнулась под ними и вслед за пантерами лихо вырулила на середину ковротуара. Смех Мити, жизнерадостный крик:
— Синхронной безекции! Приятного аппетита!
— Спасибо! — догадалась выкрикнуть Валентина.
Аспидно–черные кони–звери шли на рысях, до автоматизма синхронно перебирая лапами. По обеим сторонам аллеи химерическую упряжку сопровождала пульсирующая волна вспышек, и в трепетном свете блиц–фонарей было видно, как на антрацитово–глянцевых спинах леопардорикш вздувались и опадали под шкурой мускулистые бугры. Редкие парочки прогуливающихся жались к обочине, но почти никто из них не смотрел на необыкновенный транспорт. Валентина поправляла сбитые ветром волосы и никак не могла удержаться от хохота. Он был рад за нее. Во время внезапного старта ей было заметно не по себе, а теперь на нее снизошло очень веселое настроение. Неудержимо–заливистый смех Валентины был для него откровением.
А потом, когда они, приятно возбужденные увеселительной ездой, ужинали в павильоне действительно уютного кафе “Уют”, он заприметил в глазах Валентины озорную лукавинку и подумал, что такого во всех отношениях безмятежного дня у них, пожалуй, еще не бывало. От этой мысли ему сделалось невыразимо уютно. Он понял, что влюблен в эту женщину по уши и навсегда. Низко подвешенные над столами большие роскошные лампионы давали мягкий свет, на подсвеченный снизу овал танцплощадки невесомо падали радужные пузыри вперемешку с зелеными искрами. Сквозь решето стен то и дело врывались внутрь павильона отсветы полыхающей где–то в парке феерии светотехнических чудес, и в эти мгновения стеклянные детали интерьера вспыхивали мириадами разноцветных огней. Музыкальная машина без пауз грохотала новинками модного ритма “конта–модерн” — публика была довольна. Почти все танцевали. Он ждал, когда Валентине захочется танцевать, и предложил ей выпить шампанского. Она отказалась. С улыбкой, но очень решительно. Ей нельзя. Да, раньше можно было, а теперь нельзя. Нет, ни полбокала, ни даже глотка. Есть причина — перед отъездом сюда она консультировалась с медикологами. Нет, не надо тревожиться, она абсолютно здорова. Дело совсем в другом… Он догадался: “Великое небо! Ты… Это правда?” Она, кивнула: “У нас с тобой будет дочь”. — “И ты об этом так… прозаично!” — “Да? А как я должна? Стихами?” — “У нас будет дочь! К чему маневры?! Пусть слышат и знают все! Шедевры!..” — “Андрей, не дури. Соседи уже обращают внимание”. Он поднял бокал: “За тебя! За нас троих!” Вкуса вина он не почувствовал. Пить не хотелось. Он был пьян без шампанского. Машинально отпил еще. Калинка–малинка моя Валентинка!.. В голове царил радужный беспорядок. Потом все это вдруг прошло. Он почувствовал себя отцом, главой семейства. Рядом сидела жена, мать его будущего ребенка, и надо было эту будущность трезво осмысливать. Мешала музыка. Пойдем, мать, отсюда. Поедем на монорельсе и через десять минут будем дома. Жаль, что нельзя уехать прямо за этим столом. Зара, Бара, бзыс бой!..
Их первый семейный дом светился на территории Центра широкими окнами. Круглое семиэтажное здание, роскошное, как свадебный торт. Над зданием висела слегка ущербная луна. По дороге к дому он бережно вел Валентину под руку. Она глядела на луну и рассеянно улыбалась. Где они будут жить? Она сказала, что согласна жить там, где он пожелает, и работать там, где для них будет удобнее, — хоть на Луне. А как же аспирантура? Она сказала, что окончит аспирантуру без отрыва от производства. Что же касается имени для будущей Дочери, то выбор она уже сделала и просит его это имя одобрить, поскольку оно пришлось ей по вкусу. Да? А какое имя пришлось ей по вкусу? Она сказала. Он одобрил. Имя красивое, но почему именно Лилия? Потому что на счастье. Потому что ей приходилось встречать лилейные знаки на форменной одежде наиболее уважаемых деятелей космофлота. Так что ботаника сливается здесь с космонавтикой. Ей хочется, чтобы имя дочери было не просто именем, а несло бы в себе смысловую нагрузку, способную пробудить у отца хотя бы слабую тягу к тщеславию. Будущему папаше капелька тщеславия не повредит. Кстати, каково конкретное назначение золотого лилейного символа на эмблеме? Он пояснил: лилия — принятый на космофлоте знак отличия постоянного члена командного совета корабля. Эмблематические изыскания Валентины выглядели забавно. “Вот я и хотела бы видеть тебя в командном составе”, — сказала она. Он промолчал. Она еще не видела его в новой форме. Это был безмерно счастливый день и безумно счастливый вечер. И таких дней было много… Иногда, правда, он чувствовал, что Валентину время от времени подмывает вышутить его “отчаянную обыкновенность”, но ему и в голову не приходило, что это у нее всерьез. Он и предположить не мог, что волей–неволей именно здесь придется ему заподозрить причину семейного катаклизма. Вот и пришлось… Других причин вроде бы не было… Но, собственно, какого рода “обыкновенность” в нем ее угнетала? “Обыкновенность” внешности? Нет. Он нравился женщинам и знал об этом. “Обыкновенность” интеллектуальной организации двух его мозговых полушарий? Да, он не имел ученых степеней, да, не ощущал в себе тяги карабкаться на административный Олимп. Ну и что? Быть хозяином межпланетных трасс — это зазорнее, чем, например, властелином реторт и пробирок? Какая чушь, однако! Он выбрал себе профессию по призванию и не собирался петлять, как заяц. Свою профессию любил, профессиональное свое мастерство совершенствовал и мастерством этим очень гордился. И считать это “отчаянной обыкновенностью” по меньшей мере несправедливо. с ее стороны. По большей — серьезно быть увлеченной кем–то другим. По–видимому, этот кто–то — действительно необыкновенная личность… И если окажется, что Валентина сделала выбор, то… здесь ничего уже не поделаешь… Остается взять себя в руки и больше не думать об этом.
Толчок в спину был неожиданный, сильный: взмахнув руками, Андрей ударился грудью о штангу захвата, чувствительно “достал” носом стекло гермошлема, выронил сварочный пистолет. Успел заметить метнувшийся в сторону ярко–зеленый отблеск. Что за черт!.. В ошеломлении он постоял, ничего не видя во мраке. Наконец спохватился, включил наплечные фары и обернулся — настолько быстро и резко, насколько это можно было сделать в скафандре с прилипшими к палубе геккорингами* подошв. Свет фар, лизнув по пути ступоход “Казаранга”, канул в прямоугольную пропасть. Ничего подозрительного сзади не было. Сзади вообще ничего не было, кроме распахнутого в Пространство горизонтально–щелевого выхода из вакуум–створа. Черный, как африканская ночь, прямоугольный кусок Внеземелья с невзрачным созвездием Девы. Самая яркая точка созвездия — голубовато–белая Спика, звезда навигаторов…
Андрей подвигался, высвечивая вдоль и поперек помещение вакуум–створа — изрядно помятое металлопокрытие палубы, обшарпанные стены, трубопроводы пневмокоммуникаций, телескопические штанги двух манипуляторов захвата, округлый корпус драккара с высокой кормой. Ступоходы драккара сложены на паучий манер — коленными шарнирами кверху. Нет, что за чушь в самом деле — пинок в спину и отблеск!.. Странный отблеск — словно бы перед носом шевельнули зеркальную дверь с зелеными катофотами.
Он выключил фары и наклонился немного вперед, копируя прежнюю позу ради эксперимента. Подождал. В темноте догорал остывающий шов на штанге захвата. Эксперимент не удался: темнота и спокойствие. Ни ударов в спину, ни отблесков… “Ну хорошо, — подумал Андрей, — отблеск мне просто привиделся. Обмануться глазами — куда ни шло. Но обмануться спиной!..”
— Как дела, шкип? — спросил шлемофон голосом Аганна.
Андрей, продолжая осмысливать ситуацию, ответил:
— Порядок. Великолепный вид на созвездие Девы. Попутно провел визуальное наблюдение Спики.
— Случилось что–нибудь? — настаивал Меф.
— В темноте всегда опасаешься, как бы чего не случилось.
— Светильники пробовал?
— Ты мог бы припомнить, когда они светили у тебя в последний раз?
Шлемофон промолчал. Андрей представил себе, как Аганн стоит там, у пульта, вытирает ароматической салфеткой свои веснушчатые руки — все сплошь в синяках, царапинах, ссадинах.