Лунная радуга. Этажи(Повести)
Шрифт:
— Допустим, я…
— «Допустим» не считается. Значит, вы. Тогда призовите к порядку Василия Чижова.
— Матерится?
— Книгу читает. — Ксеня шмыгнула носом. И уже более спокойно продолжала: — Я, конечно, сбивчиво говорю… Не из-за книги я сюда прибежала, хотя читать в рабочее время — тоже дурное дело. Но забота не об этом. Халтурит ваш Василий.
Много раз за ним замечала. Он нарочно ставит выключатели так, чтобы они не выключали, а патроны — чтобы лампочки не горели. Пошли посмотрим…
Действительно,
— С ума парень сошел, — удивился я.
— Наоборот, — сказала Ксеня. — Он очень хитроумный. Жильцы въедут и к нему в ножки кланяться пойдут. А он с них по трешке стричь будет. Здесь таких парикмахеров немного, но попадаются…
В комнате второго этажа я нашел Василия. Он сидел на широком подоконнике и читал книгу. На обложке было написано:
Эрих Мария Ремарк Три товарища
Увидев меня, Василий закрыл книгу. И сказал:
— Здорово баба пишет!
— Ремарк — мужчина, а не женщина.
— Не свисти. Чего же Марией зовут?
— За границей так принято. А к тебе разговор… Ступай в сорок шестую квартиру. Переделай все выключатели, поправь патроны. Потом вспомни, в каких квартирах ты еще нашкодил. И там все исправь. А вечером бригадой будем с тобой разговаривать.
— Все исправлю, — деловито согласился Василий. — Все. И в сорок шестой, и в семьдесят девятой, и в тридцать первой… Только не нужно со мной бригадой разговаривать. Ты один поговори, Максим. Я тебе слово дам. Ты же флотский парень!
Глава пятая
ЭКСПРОМТ — ШТУКА ХОРОШАЯ!
Время клонилось к вечеру, когда дождь загнал меня в подворотню. Я поднял воротник пальто, уныло опустил голову. Вдруг впорхнули три девчонки. Лет по пятнадцати. И сразу посветлело. Девчонки в нейлоновых плащах. Размахивают школьными сумками. Смеются и что-то лопочут по-своему. Ни черта не разберешь.
А у меня лицо каменное. И я смотрю на мокрый тротуар, точно старый боцман на палубу, словно ищу, к чему придраться.
Девчонка в розовом плаще выглядывает из подворотни, потом резко поворачивается к подругам и, радостно зажмурив глаза, сообщает:
— Бежит!
Через секунду вбегает подросток в школьной форме. Ручка портфеля оторвана, он сжимает его под мышкой. Задиристо рассматривает девчонок. Девчонки переглядываются, улыбаются. И та, что в розовом плаще, говорит:
— Мы знаем… Это ты писал записку!
Подросток краснеет. Достает из фуражки сигарету. Сует ее в рот. Сигарета придает ему известную долю независимости. С видом взрослого он цедит сквозь зубы:
— Я не могу писать… У меня от волейбола пальцы не сгибаются.
Продемонстрировав перед девчонками нестриженые ногти, он достает из кармана спички, закуривает. Говорит:
— И вообще любовь — гипотеза! Как и жизнь на Марсе.
— Дурак ты, Филя, — с сожалением сказала девчонка в розовом.
Ее подруга в голубом внезапно взмахнула сумкой и выбила у Фили портфель.
— За любовь! — крикнула девчонка в желтом плаще и опустила свою сумку на голову Филе.
Отчаянно хохоча, девчонки убежали.
Филя поднял портфель, оттер грязь… Удрученно посмотрел на меня. Кажется, мое присутствие мешало ему заплакать.
Раздавленная сигарета лежала на земле. А в пачке больше не было. Филя спросил:
— Нет закурить?
— В твоем возрасте это вредно. Уши могут опухнуть.
Мальчишка посмотрел недоверчиво:
— Разыгрываешь?
— Разыгрываю… Какая из них твоя?
— Как моя?
— За кем стреляешь?
— А… Юлька. Та, что в розовом.
— Она знает?
— Догадывается…
— Нужно объясниться!
— Советы давать легко, — устало сказал Филя.
— Ты мужчина. Брюки носишь…
— Сейчас все брюки носят…
Дождь лил. На улице еще не совсем стемнело. Но уже во многих окнах горел свет.
— Где ближайший телефон?
— Направо… А потом свернешь.
Я нашел телефонную будку. Но она была занята. В будке стоял солидный мужчина. Он говорил что-то быстро. Я решил обождать. А дождь торопился, мочил мои волосы и уши. Наконец я постучал в стекло. Дескать, пора бы знать и совесть. Мужчина приоткрыл дверь, сунул мне зонтик. И с чистым сердцем закрыл за собой дверь. Крыша — великое дело. Даже если это только зонт. Капли стучали строже, настойчивее.
Мужчина вышел из будки, одарил меня благодарственной улыбкой, сказал:
— Бывает.
Взял зонт. И ушел. Я набрал номер, не закрывая двери. С дождем не так одиноко. Трубку сняла не она:
— Да.
— Можно Аллу?
— Ее нет. Алла в рейсе…
Все равно, я не знал, что сказать ей. Еще, чего доброго, стал бы от волнения заикаться в трубку. Или нести галиматью, пыжась доказать, какой я умный и волевой человек. Конечно, такие вещи смешно доказывать словами. Но многие пижоны доказывают. И что уж самое странное — находятся люди, которых красноречивая трескотня ослепляет, словно встречная машина.
— Болтуны потому до сих пор встречаются, что всегда есть кому слушать их, — это опять боцман Шипка.
А возможно, и нет. Возможно, я где-нибудь в другом месте и в другое время эти слова слышал. Но теперь так получается, что все правильное, все житейское я приписываю боцману Шипке. Почему? Боцман — исключительная фигура? Эрудит? Морской профессор? Да нет. Моряк как моряк. Человек как человек. Только за четыре года я понял, что боцман Шипка справедлив, что главное в жизни боцмана — это мы, матросы, и что лично для себя он ничего не хочет: ни адмиральского звания, ни регалий, ни путевки в санаторий. Отсюда и вера моя в него.