Лунная танка. Сборник рассказов

Камедин Вячеслав Владимирович

«Ты, значит, хочешь утомиться?..» – закричал он и опрокинул женщину на постель. Через мгновение он скрылся в соседней комнате, оставив её в полном негодовании. Спустя десять минут он вбежал в комнату и буквально бросился на неё… Елена не могла понять, почему он после каждого акта уходит в соседнюю комнату и возвращается уже полный сил и возбуждённый. Чем он занимается там, и что его так возбуждает? Эти вопросы её мучили до самого утра, но она не решалась задать их вслух – боялась вспугнуть его вдохновение. Утром же она не просто «утомилась» – она выла от боли и просила прекратить пытку любовью.

«Что же ты всё-таки делал за дверью?» – набравшись смелости спросила Елена.

«Крутил барабан» – загадочно ответил он. И как бы ни просила она пояснить ответ, он только таинственно улыбался.

***

…Была суббота. Елена, беременная ещё одним мальчиком, третьим их сыном, грелась голая в шезлонге на берегу тихого океана. То, что она беременна, она узнала недавно, и теперь её душу опять, уже в третий раз, согревала мысль о будущем новорожденном. Она поглаживала пока

ещё плоский живот, ласково глядя на него, и представляя, каким он будет, этот мальчуган. Полуостров был их собственный, граница владений, где находились части его собственной пограничной охраны, была в нескольких километрах отсюда, так что ни единая душа не могла нарушить их уединения. Прислуга, состоящая в основном из женщин и обязанная волей контракта никогда не покидать полуостров и, кстати говоря, тоже обходиться без всякой одежды, конечно, была не в счёт. Правило «натуральности» смягчалось только для мужской половины слуг: им разрешалось ношение набедренных повязок. Сами же они вот уже вторую неделю, с момента прибытия в этот Эдем, все время ходили обнаженные, как Адам и Ева, мнив себя некими полубогами из греческой мифологии. У каждого свои причуды, тем более у богатых: кто-то покупает спортивные клубы, кто-то вкладывает деньги в благотворительность и получает из неё ещё большие барыши – они же создали себе рай на земле. У ног мамы возились два мальчика, одному было семь, другому пять. Отец был в доме, он не любил загорать нарочно, и, наверное, был занят тем своим скрытным делом, каким занимался который год их совместного брака втайне от неё. Как ни старалась она, ей так и не удалось узнать, что он от неё скрывает, уединяясь и не допуская никого, даже жену. Оставалось строить только догадки, от криминальных до мистических, и от мистических до неприличных. Повсюду, когда они были вместе, он не изменял своей привычке: в отелях он просил номера с дополнительной комнатой, которая бы закрывалась на ключ, с плотными занавесками или жалюзи. Даже на высоких раутах он просил всех извинить его и спешил откланяться. Затем возвращался свежий, сразу похорошевший, с огоньком в глазах. Всегда чувствовалась разительная перемена во всём его облике: сразу пропадала нервозность, подавленность и усталость. Закрадывалось подозрение, не употребление ли наркотических препаратов давало столь явный эффект физического и психического возбуждения. Сколько бы она ни старалась, оглядывая руки и ноги мужа, ища следы от инъекций, принюхиваясь, не пахнет ли чем-нибудь странным, не смогла подтвердить свои подозрения. Втайне от него она носила на экспертизу стаканы, которые оставались после его «обрядов», вещи, которые он носил, даже окурки. Но экспертиза ничего не дала. Поиски каких-либо таблеток тоже не увенчались успехом. Да и во всём его виде не было ничего такого, что могло бы выдать его за наркомана: всегда абсолютно ясный взгляд, ни малейшей дрожи в руках, и поведение перед уходами в соседнюю комнату никак нельзя было назвать «ломками». Долгое время она гадала, не занимается ли он оккультизмом, но, проштудировав уйму литературы по данному вопросу и не найдя сходств ни с одним культом, она перестала ставить оградительные символы повсюду, где он был. Иногда это её пугало, иногда выводило из себя, а вечный ответ «кручу барабан» просто бесил. Только одно останавливало её нанять детектива: его необузданность в амурных отношениях, низвергающихся после отлучений. Постепенно она свыклась с его причудами и старалась не обращать на них внимание. И сейчас, она уверена была, он под видом того, что ему нехорошо от жаркого солнца, оправился отдаться этому занятию. Она знала это наверняка, потому что, как и пять минут назад, перед каждым, так сказать, сеансом он делался нервным, возбуждённым и страдающим от нехватки воздуха.

Елена прикрыла глаза и припомнила, как этим утром они, оставив малышей на попечение няни-негритянки, с которой он иногда делил постель, против чего Елена, впрочем, никогда не возражала и даже приветствовала, уставая от его неутомимости, удалились в глубь джунглей. Вообще-то ради того, чтобы заняться любовью, они и не стремились к уединению, не стесняясь даже верзилу-повара, позволяющего себе бестактные шутки, глядя на их игры, – просто ей сегодня захотелось романтики. Представить себя амазонкой в девственных лесах, похищенной аборигеном, диким, ужасным и страстным любовником. Они долго бегали между пальм, кричали и смеялись, целовались под радужной струёй воды, сбегающей с небольшого утёса… Она ещё ощущала то отрывистое, учащённое дыхание, бившееся горячим воздухом о кожу спины, когда он, содрогаясь и крепко обнимая её, стоял позади… Как затем она смеялась над ним, видев почти нешуточную обиду в его глазах, когда она вырвалась из объятий, не позволив довершить начатое. И, убегая по кромке моря, приглашала догнать её… Потом в искусственной бухте они плавали среди стайки ручных дельфинов и кормили в специальных вольерах кусками свежего мяса акул… Позже они вовлекли в любовную игру одну из служанок, и Елена только созерцала происходящее. Затем поменялись ролями… Навещали животных в своём собственном зоопарке, занимающем огромную территорию, с множеством клеток, вольеров, питомников, аквариумов. Смотрели вчерашний приплод у львицы. У этой клетки он её, нежно обняв, поцеловал и сказал, что и её черёд уже скоро, каких-то девять месяцев… Она счастливо улыбнулась. Жизнь удалась. Любимый муж, дети, персональный рай – о чём ещё можно мечтать. Елена начала уже дремать, как её встревожил неожиданный звук, какой-то хлопок, как будто разорвался газовый баллончик для зажигалок. Она вскочила с шезлонга, напряженно всматриваясь в сторону дома, откуда донёсся хлёсткий, приглушённый взрыв. Всё похолодело от дурного предчувствия. Она не знала ещё, что произошло, но сердцем почувствовала, что произошло что-то неотвратимое, что-то неизбежное, что-то, что должно разрушить их идиллию…

… Прибежал повар, большой, несуразный, с огромными руками и короткими ногами человек, и дрожащим голосом прохрипел, что хозяин застрелился…

Эпидемия

– Все мертвы.

Эти слова, прозвучавшие в полной тишине тёмного отсека, как удары, гулко и тяжело разнеслись по всему кораблю. Эхо ещё дробилось в далёких лабиринтах железного чрева, когда тусклый свет иллюминатора осветил мужскую фигуру, плавно проплывшую мимо женщины. Женщина оттолкнулась и, паря словно птица, в тягучей воздушной невесомости, приблизилась к нему.

– Все мертвы, – шёпотом повторил он, всматриваясь в её глаза, пытаясь найти тот робкий огонёк надежды, что тлел ещё, когда он оставил её в этом крыле ждать. – Мы – последние.

Проговорив это, точно вынося вердикт, окончательный и необратимый, он в отчаянии ударил в стену отсека. От удара его закружило вокруг своей оси, и чтобы остановиться, ему пришлось ухватиться за руку женщины…

– Вот, – сказал он, когда немного успокоился и пришёл в себя, – Вот. С этим мы протянем ещё два-три дня…

Он вынул из нагрудного кармана комбинезона ампулу с прозрачной жидкостью.

– …без этого два-три часа.

Она кончиками пальцев аккуратно взяла сосуд с продлевающим жизнь составом и выпустила его. Ампула зависла на месте, радужно переливаясь в холодном, голубом свете и слегка поворачиваясь, словно рекламируя содержимое. Какое-то странное чувство испытывали сейчас он и она, глядя на эту стекляшку. В этой призме, размером с пистолетную пулю, заключены были два-три дня их жизни, так же как и в пуле заключена чья-то смерть. Женщина лёгким щелчком пальцев стукнула ампулу, и та беззвучно устремилась в темноту, куда-то вглубь переходов через круглую амбразуру двери. Мужчина испуганно вздрогнул всем телом, но затем, поняв всё то, что хотела сказать она, не стал ни в чем упрекать, только грустно выдохнул и отвернулся к свету.

– Ты, как всегда, права, – резюмировал он и углубился в размышления. Они оба долго молчали, заставляя себя думать о чём угодно, только не о предстоящем…

Сумбурных ход их мыслей нарушила всё та же ампула. Каким-то невообразимым образом она вернулась и, тихо ударившись о стекло иллюминатора, напомнила о себе.

– Ах, ты, маленькая, – разговаривая словно с одушевлённым существом, он взял стекляшку и поглядел через неё на женщину, – неужто ты обладаешь интеллектом и не хочешь, чтобы мы оставили тебя в одиночестве?

Игривый тон мужчины рассмешил женщину, и она засмеялась, словно заплаканная девочка, забывшая недавнюю обиду, когда ей подарили красивую куклу. Но смех быстро переродился в беззвучное рыданье, и панический ужас, который женщина пыталась сдерживать до сих пор, вдруг могучей волной охватил её, и она что есть сил закричала. Мужчина поспешил обнять её. Чувствуя, что вот-вот сорвётся, он стиснул зубы и сжал в пальцах ампулу. Множество капелек бисером покрыло ладонь, прозрачных, сверкающих, как алмазная крошка, и тёмно-алых, точно горные рубины. Осколки стекла разлетелись и растаяли в сумраке пространства. Сотни сверкающих бусинок удивительно правильной шарообразной формы, касаясь кожи пальцев, качались в такт движениям руки; а из пореза появлялись всё новые и новые бусинки, похожие на ягоды смородины, и, толкая друг друга, гроздились у края раны.

– Необходимо промыть и заклеить пластырем, – сказала женщина, испугано разглядывая порез; приступ истерики прошёл, как всегда бывает, когда надо сосредоточится и помочь близкому. – Может быть заражение.

Заражение? Глупо бояться заражения, когда и так осталось… Но он не сказал этого вслух, наоборот попытался приободрить её, банально пошутив:

– Ничего. Заживёт как на собаке.

– Нет. И не спорь.

Она достала из карманчика на плече всё необходимое, чтобы обработать рану.

– Красиво, – похвалил он её, – ты всегда это делала красиво.

– Скажешь тоже. Как все.

Тишина. В такие минуты она невыносима. Кажется, если бы атом случайно ударился об обшивку корабля, то слух уловил бы этот звук. Тишина. Она больно бьётся в висках аритмией сердца. И чудится, что чувствуешь горьковатый вкус биения и замечаешь, что внутри тебя, в груди, постоянно пульсирует поизношенная машина, заставляя кровь двигаться и двигаться. И ты вдруг осознаёшь, что когда-нибудь наступит предел износа и двигатель, выработав свой рабочий ресурс, встанет. Не потому ли тишина так пугает нас и заставляет тревожно нарушать её покой. Нужно было говорить, говорить, чтобы прогнать эту тишину. Но что-то им мешало: только отдельные, ничего не значащие фразы выплёскивались, точно тяжёлый выдох изнутри. Разговор, так необходимый в эти минуты, не клеился. Они могли бы многое сказать и хотели многое сказать… Но дрожащий голос, готовый сорваться в рыдание, смущал мужчину, решившего, во что бы то ни стало, держаться мужественно и морально поддержать уставшую, измотанную женщину. Она же думала, что женщина по природе своей сильнее мужчины и показать свою слабость именно сейчас, когда она так нужна этому человеку, было бы просто предательством. Она крепилась. Встречая его мрачный взгляд, пыталась улыбнуться, сказать что-то нежное, доброе. И всё-таки. Даже когда знаешь, что что-то важное, что-то главное, что сдерживал в себе, быть может, всю жизнь, нужно сказать, пока ещё есть для этого время, пока не поздно, – не получается. Находятся какие-то нейтральные темы, мелочные, о которых тут же забываешь.