Лунный бархат
Шрифт:
Навести и заточить лезвия было делом пяти минут. Серебро — мягкий металл. Только держать заточку получилось неудобно. Но — на один раз хватит.
Лешка успел завернуть ложку в салфетку и сунуть в карман, а точило запихнуть обратно, перед тем, как в дверь позвонились.
Явился.
Лешка включил телевизор, поймал ночной канал и уселся в кресло.
Он позвонил еще раз, потом, судя по всему, прошел через дверь. Секунду возился в коридоре. Вошел в комнату, уже босой и без куртки. Сел на пол рядом с креслом, положил ладошки на подлокотник.
— Я думал, ты в гараж поехал.
Мне плевать, что ты думал.
— Ты сердишься, да?
Много чести на тебя сердиться.
— Леш, понимаешь, у Вечных своего рода закон… не оставаться в долгу… а Дрейк…
— Слушай, ты можешь оставить меня в покое?! Просто на некоторое время заткнуться, а?!
— Леш, мне просто не хотелось, чтобы на нем мой след остался. Пусть он там… сам по себе…
— Отвали.
Встал, постоял пару минут над душой. Взял с комода свернутый плед, бросил на диван. Сходил на кухню. Кагора хлебнуть — звякнул бутылкой об стакан. Вернулся, лег, повернулся лицом к стене.
Лешка выключил телевизор, взял какую-то книгу, раскрыл на середине, замер, бессознательно бегая глазами по строчкам. Слышал, как он дышит. Его, похоже, бессонница мучила — не спалось бедняжке. Но примерно через полчаса бессмысленного рассматривания типографских знаков на одной и той же странице, Лешка осознал, что его дыхания уже не слышит.
Спит он крепко. Просто мертвецки.
Лешка встал с кресла тихо, так тихо, что сам удивился. Вытащил заточку из кармана, развернул, бросил салфетку. Подошел — даже Марго бы не проснулась, хоть и чутко спала — не говоря уж о нем.
Он лежал на правом боку, подсунув ладошки под голову. Удобно. И плед съехал куда-то ниже талии. Как по заказу.
Держать вправду было неудобно, но Лешка приноровился. И удар нанес коротко и точно. Просто удивительно, до чего точно. Будто месяц тренировался. В левый бок между ребер.
Честно говоря, Лешка ожидал каких-то кошмарных звуков, вспышек, обгорелых костей — но не было никакого воя, никаких воплей. Он только охнул, дернулся и открыл глаза. А закрыть не успел — так и остался лежать с открытыми, с ужасно удивленными открытыми глазами.
Лешка оставил заточку в ране. Отнял руку. Зеленый свитер слегка дымился по рваному краю — и явственно пахло паленым. Паленой плотью и паленой шерстью. И ладаном. От запаха ладана у Лешки заслезились глаза.
Лешка подошел к окну, открыл форточку. Передернулся от явственного ощущения взгляда в спину. Резко обернулся. Труп лежал на прежнем месте..Только теперь он был совершенно седой, седой как лунь — и по белой щеке из незрячего глаза медленно стекла и упала на подушку тяжелая темно-красная капля.
Холодный нестерпимый ужас сжал Лешкино сердце, скрутил желудок в тугой ком, набитый ледяными иглами — и на миг показалось, что волосы на голове шевелятся, как наэлектризованные. Лешка подумал, что ему надо было отрезать голову, вампирам отрубали голову, чтобы они не вставали — но тут же понял, что это он уже не сможет. Что подойти будет очень тяжело — потому что мутные мертвые глаза уставились в потолок, но видят Лешку, и видят каждую минуту, и спрятаться от этого взгляда невозможно.
И все-таки Лешка заставил себя подойти, подтащил негнущиеся чугунные колоды, которыми стали его ноги, протянул трясущуюся руку, выдернул заточку — и ткнул изо всех сил, еще, еще, еще раз — с силой, почти не глядя, куда придется. Ни капли злости не осталось — только панический ужас, дикая мысль, что он может очнуться, встать, седой, с мертвыми глазами, с кровавой слезой на щеке, и сделать что-нибудь такое, что иногда снится, и от чего просыпаешься в поту и с воплем. Этот ужас заставил Лешку превратить зеленый свитер в обгорелую дырявую тряпку, заляпанную черными сгустками, а то, что под свитером…
Изо всех сил стараясь не взглянуть случайно в его лицо, Лешка сорвал плед и набросил на его голову. Стало как будто чуть-чуть полегче, но только чуть-чуть. Содрогаясь всем телом, Лешка прикоснулся к трупу, ледяному даже через пестрый плюш, подсунул плед под него — и попытался приподнять мертвеца. Труп оказался не по-птичьи невесомым, как Лешка ожидал, а страшно тяжелым, просто неподъемным, как глыба льда, и таким холодным, что у Лешки против воли задрожала нижняя челюсть и зубы выбили дробь.
Весь трясясь от ужаса и напряжения, Лешка с чудовищным трудом волоком вытащил мертвеца в коридор, отпер дверь — и выволок этот материализованный кошмар на лестничную площадку. К прежнему ужасу добавился еще и страх перед соседями, которые могут заинтересоваться такой поздней возней на лестнице. Стало совсем худо — и Лешка, всхлипывая и подвывая от ужаса, торопясь, ушибаясь, сволок грузное тело с лестницы, распахнул дверь подъезда спиной, протащил труп по свежему снегу, оставив борозду и размазанные полосы черно-багровой крови.
Засовывать тело в багажник было некогда, тяжело и нестерпимо страшно. Лешка впихнул его на заднее сиденье — ноги мертвеца не сгибались, он вдруг потерял всякую подвижность, сделался жестким, как манекен, еле уместился. Лешка захлопнул дверцу, прижал, запер на ключ.
Сел за руль. Мотор, остывший за прошедшие часы, не хотел заводиться мучительно долго. В зеркале заднего вида мерещилось осторожное движение. Лешка каждый миг бессознательно ждал, что ледяные руки мертвеца вот-вот сомкнутся на его шее — и это заставляло его суетиться, дергаться, поминутно оглядываться… Даже когда машина, наконец, тронулась с места, страх не прошел. Только усилился — в гуле мотора все слышалось знакомое хихиканье, то ли насмешливое, то ли злорадное.
Можно было остановиться где угодно, но Лешка гнал дальше и дальше. Его нога будто приросла к педали газа. Позади остался город, страшный, как ночной кошмар, хуже того — позади лежала сама смерть; по сторонам летел лес, и время от времени брызгали редкими тусклыми огнями увязшие в снегу деревни. Каждый мелькнувший фонарь казался Лешке, обезумевшему от страха, постом автоинспекции — и он заставлял себя скидывать скорость, чтобы не остановили, и не увидели…
Лешка остановил машину, только когда начало светать. Наступили серые сумерки, заря чуть брезжила, бледная, без красок, за мутной пеленой туч. Лес вокруг стоял сизый от инея. Ели тянули к дороге бахромчатые лапы в белой патине; сухие черные сучья торчали из снега, как обугленные.кости. Стояла такая тишина, что грохот крови в ушах казался шагами каких-то стремительных невидимых преследователей.