Лунный камень
Шрифт:
Когда я прочитал это имя, внезапное воспоминание осенило меня, и я воскликнул, охваченный неожиданной догадкой:
— Постойте! Розанна Спирман поступила к моей тетке из исправительного дома? Розанна Спирман прежде была воровкой?
— Сущая правда, мистер Фрэнклин. Что ж из этого, позвольте спросить?
— Как “что же из этого”? Почем мы знаем, может быть, она с умыслом запачкала краской мою ночную рубашку?
Беттередж положил свою руку на мою и остановил меня, прежде чем я успел сказать что-либо еще.
— Вы сумеете оправдаться, мистер Фрэнклин, в этом нет ни малейшего сомнения. Но, я надеюсь, — не таким путем.
Серьезность, с какою он произнес это, показалась мне почти упреком.
— Судите сами об ее письме, — сказал я, — я прочту его вслух.
Я начал — и прочитал следующие строки:
— “Сэр, я должна сделать вам признание. Иногда признание, в котором заключается много горя, можно сделать в немногих словах. Мое признание можно сделать в трех словах: я вас люблю”.
Письмо выпало из моих рук. Я взглянул на Беттереджа.
— Ради бога, — воскликнул я, — что это значит?
Ему, по-видимому, неприятно было отвечать на этот вопрос.
— Сегодня утром вы были наедине с Хромоножкой Люси, — сказал он, — разве она вам ничего не говорила о Розанне Спирман?
— Она даже не упоминала имени Розанны Спирман.
— Пожалуйста, вернитесь к письму, мистер Фрэнклин. Говорю вам прямо, у меня недостает духа огорчать вас после того, что вы уже перенесли. Пусть она сама говорит за себя, сэр, и продолжайте пить ваш грог. Ради собственного спасения, продолжайте пить ваш грог!
Я снова вернулся к письму:
— “Постыдно для меня было бы писать вам об этом, — будь я жива, вы никогда бы не прочли этого. Но меня уже не будет на свете, сэр, когда вы найдете мое письмо. Вот это-то и придает мне смелости. Даже и могилы моей не останется, чтобы сказать вам обо мне. Я решаюсь написать всю правду, потому что Зыбучие пески ждут, чтобы скрыть меня, едва лишь слова эти будут написаны.
Кроме того, вы найдете вашу ночную рубашку в моем тайнике, испачканную краской, и захотите узнать, каким образом я спрятала ее и почему ничего не сказала вам об этом, когда была жива. Могу привести только одну причину: я сделала эти странные вещи потому, что люблю вас.
Не стану надоедать вам рассказом о себе самой и о своей жизни до того дня, как вы приехали в дом миледи. Леди Вериндер взяла меня из исправительного дома. Я поступила в исправительный дом из тюрьмы. Я была посажена в тюрьму потому, что была воровкой. Я была воровкой потому, что мать моя таскалась по улицам, когда я была девочкой. Мать моя таскалась по улицам потому, что господин, бывший моим отцом, бросил ее. Нет никакой необходимости рассказывать такую обыкновенную историю подробно. Они рассказываются довольно часто в газетах.
Леди Вериндер и мистер Беттередж были очень добры ко мне. Эти двое и начальница исправительного дома были единственные добрые люди, с которыми мне случилось встретиться за всю мою жизнь. Я могла бы оставаться на своем месте, — не была бы счастлива, но могла бы оставаться, если бы вы не приехали. Я не осуждаю вас, сэр. Это моя вина, целиком моя!
Помните утро, когда вы спустились к нам с песчаных холмов, отыскивая мистера Беттереджа? Вы были похожи на принца из волшебной сказки. Вы похожи были на любовника, созданного мечтой. Вы были восхитительнейшим человеческим созданием, когда-либо виденным мною. Что-то похожее на счастливую жизнь, которой
Я вернулась домой и написала ваше и мое имя рядом — на рабочем ящичке.
Потом какой-то демон — нет, мне следовало бы сказать добрый ангел — шепнул мне: “Ступай и посмотрись в зеркало”.
Зеркало сказало мне… все равно, что оно сказало. Но я была слишком сумасбродна, чтобы воспользоваться этим предостережением. Я все больше и больше привязывалась к вам сердцем, словно была одного с вами звания и прекраснее всех существ, какие когда-либо случалось вам видеть. Как я старалась — о боже, как я старалась! — заставить вас взглянуть на меня. Если бы вы знали, как я плакала по ночам от горя и досады, что вы никогда не обращали на меня внимания! Может быть, вы пожалели бы меня тогда и время от времени удостаивали бы меня взглядом, для того, чтобы я находила силу продолжать жить.
Но, может быть, взгляд ваш не был бы очень добрым, если б вы знали, как я ненавижу мисс Рэчель. Я, кажется, догадалась о том, что вы влюблены в нее, прежде, чем вы это узнали сами. Она дарила вам розы, чтобы вы носили их в петлице. Ах, мистер Фрэнклин! Вы носили мои розы чаще, чем предполагали вы или она! Единственное утешение, которое я имела в то время, состояло в том, чтобы потихоньку поставить в ваш стакан с водой мою розу, вместо ее розы, — а ее розу выбросить.
Если бы она действительно была так хороша, какою казалась вам, я, может быть, легче переносила бы все это. Нет, пожалуй, я сильнее возненавидела бы ее. Что, если бы одеть мисс Рэчель служанкой и снять с нее все ее уборы?.. Не знаю, зачем я пишу все это. Нельзя ведь отрицать, что у нее дурная фигура: она слишком худощава. Но кто может сказать, что нравится мужчине? И молодым леди позволительно иметь такие манеры, за которые служанка лишилась бы места. Но это не мое дело. Я не могу надеяться, что вы прочтете мое письмо, если я стану писать таким образом. Только обидно слышать, как мисс Рэчель называют хорошенькой, когда знаешь, что все это происходит благодаря ее нарядам и от ее уверенности в самой себе.
Постарайтесь быть терпеливым со мною, сэр. Я сейчас перейду к тому времени, когда пропал алмаз.
Мистер Сигрэв начал, как вы, может быть, припомните, с того, что поставил караульных у спален служанок, и все женщины с бешенством бросились к нему наверх узнать, с какой стати он так их оскорбил. Я тоже пошла с ними, потому что, если бы я не сделала того, что делают другие, мистер Сигрэв тотчас же непременно заподозрил бы меня. Мы нашли его в комнате мисс Рэчель. Он сказал нам, что женщинам тут нечего делать, и, указав на пятно на раскрашенной двери, прибавил, что мы наделали это нашими юбками, и выслал всех нас вниз.
Выйдя из комнаты мисс Рэчель, я остановилась на минуту на площадке посмотреть, не испачкала ли я краской свое платье. Проходившая мимо Пенелопа Беттередж (единственная женщина, с которою я находилась в дружеских отношениях) увидела, что я делаю.
“Вам нечего беспокоиться, Розанна, — сказала она, — краска на двери мисс Рэчель высохла уже несколько часов назад. Если бы мистер Сигрэв не велел караулить наши спальни, я бы ему сказала об этом. Не знаю, как вы, но я никогда в жизни еще не была так оскорблена!”