Лунный камень
Шрифт:
Последние его слова пробудили во мне энергию. Я просмотрел листы в том порядке, в каком Эзра Дженнингс дал мне их в руки. Лист, менее исписанный, лежал сверху. На него были занесены бессвязные слова и отрывки фраз, сорвавшиеся с губ мистера Канди во время бреда:
«…Мистер Фрэнклин Блэк… и приятен… поубавить спеси… медицине… сознается… бессонницей… ему говорю… расстроены… лечиться… мне говорит… ощупью идти впотьмах… одно и то же… в присутствии всех за обеденным столом… говорю… ищете сна ощупью впотьмах… говорит… слепец водит слепца… знает, что это значит… Остроумно… проспать одну ночь наперекор острому его языку… аптечка леди Вериндер… двадцать пять гран… без его ведома… следующее утро… Ну что, мистер Блэк… принять лекарства сегодня… никогда не избавитесь…
Вот все, что было написано на первом листе. Я его вернул Эзре Дженнингсу.
— Это то, что вы слышали у кровати больного? — сказал я.
— Слово в слово то, что я слышал, — ответил он, — только я выпустил повторение одних и тех же слов, когда переписывал мои стенографические отметки. Некоторые фразы и слова он повторял десятки раз, иногда раз до пятидесяти, смотря по тому, какое значение приписывал мысли, ими выражаемой. Повторения в этом смысле служили мне некоторым пособием для восстановления связи между обрывками фраз. Я, конечно, не утверждаю, — прибавил он, указывая на второй лист, — чтобы сумел воспроизвести те самые выражения, которые употребил бы сам мистер Канди, будь он в состоянии говорить связно. Я только утверждаю, что проник сквозь преграду бессвязного изложения к постоянной и последовательной основной мысли. Судите сами.
Я обратился ко второму листу, который оказался ключом к первому. Бред мистера Канди был тут записан черными чернилами, а восстановленное его помощником — красными чернилами.
Я переписываю то и другое подряд, поскольку и бред и его пояснение находятся на этих страницах довольно близко один от другого — так, чтобы их легко можно было сличить и проверить.
«…Мистер Фрэнклин Блэк умен и приятен, но ему бы следовало поубавить спеси, когда он рассуждает о медицине. Он сознается, что страдает бессонницей. Я ему говорю, что его нервы расстроены и что ему надо лечиться. Он мне говорит, что лечиться и ощупью идти впотьмах — одно и то же. И это он сказал в присутствии всех за обеденным столом. Я ему говорю: вы ищете сна ощупью впотьмах, и ничто, кроме лекарства, не сможет вам помочь найти его. На это он мне говорит, что слышал, как слепец водит слепца, а теперь знает, что это значит. Остроумно, но я могу заставить его проспать одну ночь наперекор острому его языку. Он действительно нуждается в сне, и аптечка леди Вериндер в моем распоряжении. Дать ему двадцать пять гран лауданума к ночи, без его ведома, и приехать на следующее утро. «Ну что, мистер Блэк, не согласитесь ли вы принять лекарство сегодня? Без него вы никогда не избавитесь от бессонницы». — «Ошибаетесь, мистер Канди, я спал отлично эту ночь без вашего лекарства». — Тогда поразить его объявлением истины: «Вы спали отлично эту ночь благодаря приему лауданума, сэр, данного вам перед тем, как вы легли. Что вы теперь скажете о медицине?»
Восхищение перед находчивостью, с которой Эзра Дженнингс сумел из страшной путаницы восстановить гладкую и связную речь, было, естественно, первым моим впечатлением, когда я возвратил ему листок. Со свойственной ему скромностью он прервал меня вопросом, согласен ли я с выводом, сделанным из его записок.
— Полагаете ли вы, как полагаю и я, — сказал он, — что вы действовали под влиянием лауданума, делая все, что сделали в доме леди Вериндер в ночь после дня рождения ее дочери?
— Я имею слишком мало понятия о действии лауданума, чтобы составить себе собственное мнение, — ответил я. — Могу только положиться на ваше мнение, чувствуя внутренним убеждением, что вы правы.
— Очень хорошо. Теперь возникает следующий вопрос: вы убеждены и я убежден, но как нам передать это убеждение другим?
Я указал на листы, лежавшие на столе перед нами. Эзра Дженнингс покачал головой:
— Они бесполезны, мистер Блэк, совершенно бесполезны по трем неопровержимым основаниям. Во-первых, эти записки составлены при обстоятельствах, совсем новых для большей части людей. Одно
— Каким образом? — спросил я.
Он наклонился ко мне через стол:
— Решитесь ли вы на смелый опыт?
— Я готов на все, чтобы снять лежащее на мне подозрение!
— Согласитесь ли вы подвергнуться некоторому временному неудобству?
— Какому бы то ни было, мне все равно!
— Будете ли вы безусловно следовать моим советам? Это может повести к насмешкам над вами глупцов, к увещаниям друзей, мнение которых вы обязаны уважать.
— Говорите, что надо делать, — перебил я его нетерпеливо, — и, будь что будет, я это выполню.
— Вот что вы должны сделать, мистер Блэк, — ответил он. — Вы должны украсть Лунный камень бессознательно во второй раз, в присутствии людей, свидетельство которых не может быть подвергнуто сомнению.
Я вскочил. Я пытался заговорить… Я мог только смотреть на него.
— Думаю, что это можно сделать, — продолжал он, — и это будет сделано, если только вы захотите мне помочь. Постарайтесь успокоиться. Сядьте и выслушайте, что я вам скажу. Вы опять начали курить, я сам это видел. Давно ли это случилось?
— Около года назад.
— Вы курите сейчас больше или меньше прежнего?
— Больше.
— Бросите ли вы опять эту привычку? Внезапно, заметьте, как вы бросили тогда?
Я смутно начал понимать его цель.
— Брошу с этой же минуты, — ответил я.
— Если последствия будут такие же, как в июне прошлого года, — сказал Эзра Дженнингс, — если вы опять будете страдать от бессонницы, мы сделаем первый шаг. Мы опять доведем вас до того нервного состояния, в каком вы находились в ночь после дня рождения. Если мы сможем восстановить хотя бы приблизительно обстановку, окружавшую вас тогда, если мы сможем опять занять ваши мысли различными вопросами, связанными с алмазом, которые прежде волновали вас, мы поставим вас физически и морально так близко, как только возможно, в то самое положение, в каком вы приняли опиум в прошлом году. И в этом случае мы можем надеяться, что повторение приема опиума поведет в большей или меньшей степени к повторению результата первого приема. Вот, коротко говоря, мое предложение. А теперь я объясню вам, почему считаю такой опыт возможным.
Он повернулся к книге, лежавшей возле него, и раскрыл ее на месте, которое было заложено бумажкой.
— Не думайте, что я намерен докучать вам лекцией о физиологии, — сказал он. — Я считаю своим долгом доказать, что прошу вас рискнуть на этот опыт не для того, чтобы оправдать какую-то мою теорию. Узаконенные принципы и признанные авторитеты подтверждают мою точку зрения. Удостойте меня своим вниманием минут на пять, и я берусь доказать вам, что предложение, каким бы странным оно ни казалось, основано на научных данных. Вот, во-первых, физиологический принцип, на который я рассчитываю, изложенный знаменитым доктором Карпентером. Прочтите сами.
Он подал мне бумажку, лежавшую как закладка в книге. На ней были написаны следующие строки:
«Есть много оснований думать, что каждое чувственное впечатление, однажды воспринятое сознанием, регистрируется, так сказать, в нашем мозгу и может быть воспроизведено впоследствии, хотя бы мы не сознавали его за весь данный период».
— Пока все ясно, не так ли? — спросил Эзра Дженнингс.
— Совершенно ясно.
Он придвинул ко мне через стол открытую книгу и указал на место, отмеченное карандашом.