Лунный камень
Шрифт:
Даже милый мистер Годфри унаследовал падшую натуру, доставшуюся нам всем от Адама, — весьма ничтожную долю человеческого наследства, но — увы! — все же унаследовал. Признаюсь, мне тяжко было видеть, как он взял руку Рэчел в обе свои руки и тихо приложил ее к левой стороне своего жилета. Это было прямым поощрением ее развязной манере разговора и ее дерзкому намеку на меня.
— Дражайшая Рэчел, — промолвил он тем самым голосом, который потряс меня, когда он говорил о наших надеждах и наших панталонах, — газеты рассказали вам все — и рассказали гораздо лучше,
— Годфри считает, что мы приписываем слишком много значения этому делу, — заметила тетушка. — Он только сейчас говорил нам, что ему неприятно говорить об этом.
— Почему?
Рэчел задала этот вопрос, внезапно сверкнув глазами и уставившись прямо в лицо мистеру Годфри.
Он же бросил на нее взгляд, исполненный такой незаслуженной и ничем не оправданной снисходительности, что я не могла не вмешаться.
— Рэчел, милочка, — запротестовала я мягко, — истинное величие и истинное мужество всегда скромны!
— Вы по-своему добрый малый, Годфри, — продолжала она, по-прежнему не обращая на меня ни малейшего внимания и говоря все в той же развязной манере, — но я уверена, что в вас нет никакого величия; я не верю, чтобы вы обладали каким-либо особым мужеством, и я твердо убеждена, что у вас есть личная причина не говорить о вашем приключении на Нортумберландской улице. И я намереваюсь узнать эту причину.
— Причина очень простая, и признаться в ней очень легко, — ответил он с величайшим к ней снисхождением. — Мне надоело говорить об этом.
— Вам надоело? Милый Годфри, я сделаю вам замечание.
— Какое?
— Вы проводите чересчур много времени в женском обществе. Вы усвоили там две прескверные привычки: серьезно разговаривать о пустяках и лгать из одного удовольствия говорить ложь. Вы не можете действовать прямо с вашими обожательницами. Но я намереваюсь заставить вас со мною действовать прямо. Подите сюда и сядьте. Я горю нетерпением забросать вас прямыми вопросами и надеюсь заставить вас дать мне прямые ответы.
Она прямо-таки потащила его через всю комнату к стулу у окна, где свет падал бы на его лицо. Мне тяжела необходимость описывать подобные речи и поступки. Но между чеком мистера Фрэнклина Блэка, с одной стороны, и святой потребностью в правде с другой, — что в силах я сделать? Я взглянула на тетушку. Она сидела неподвижно, по-видимому отнюдь не расположенная вмешиваться. Никогда раньше не замечала я в ней такого оцепенения. Это была, быть может, реакция после беспокойного времени в деревне, которое ей пришлось пережить.
Между тем Рэчел села у окна с мистером Годфри. Она принялась за вопросы, которыми грозила ему, так же мало обращая внимания на свою мать и на меня, как если бы нас вовсе не было в комнате.
— Полиция ничего не открыла, Годфри?
— Решительно ничего.
— Я полагаю, что три человека, расставившие вам ловушку, были те самые, которые потом расставили ловушку мистеру Люкеру?
— В этом не может быть никакого сомнения, милая Рэчел.
— И ни малейшего следа этих людей не было найдено?
— Ни малейшего.
— Думают —
— Кое-кто думает так.
— А вы это думаете?
— Дорогая моя, они завязали мне глаза, прежде чем я успел увидеть их лица. Я решительно ничего не знаю об этом. Как могу я высказывать какое-нибудь мнение?
Она, не смущаясь, продолжала свои вопросы:
— Я хочу узнать что-нибудь о мистере Люкере, Годфри.
— Опять мне не везет, Рэчел! Я совсем ничего не знаю о мистере Люкере.
— Вы не виделись с ним раньше, до встречи в банке?
— Никогда.
— А позднее вы его видели?
— Да. Нас допрашивали — и вместе и поодиночке — в полиции.
— У мистера Люкера, кажется, отняли квитанцию, которую он получил от своего банкира. Что это за квитанция?
— На какую-то драгоценность, которую он отдал на хранение в банк.
— Так и было сказано в газетах. Но если этого достаточно для читателей вообще, то мне этого мало. В квитанции было, вероятно, указано, что это за драгоценность?
— Я слышал, Рэчел, что в расписке ничего не было указано. Драгоценность, принадлежащая мистеру Люкеру, запечатанная его печатью и отданная в банк на хранение, с тем чтобы быть выданной обратно только в его собственные руки, — вот ее форма и вот все, что я знаю об этом.
Рэчел помолчала с минуту, взглянула на мать и вздохнула. Потом опять перевела глаза на мистера Годфри и продолжала:
— Наши частные дела, кажется, попали в газеты?
— С прискорбием должен сознаться, что это так.
— И кое-какие праздные люди, совершенно чужие нам, стараются установить связь между тем, что случилось в нашем доме в Йоркшире, и тем, что произошло после этого здесь, в Лондоне?
— Боюсь, что любопытство публики направлено именно в эту сторону.
— Люди, утверждающие, что трое неизвестных, напавших на вас и на мистера Люкера, это те же индусы, говорят также, что и драгоценность…
Тут Рэчел остановилась. Она делалась постепенно все бледнее и бледнее. Необыкновенно черные волосы ее сделали эту бледность, по контрасту, такой страшной, что мы все думали — она упадет в обморок в ту минуту, когда остановилась на середине своего вопроса. Милый мистер Годфри сделал вторую попытку встать со стула. Тетушка умоляла ее не говорить более. Я поспешила на помощь тетушке со скромным залогом мира в виде склянки с нюхательной солью.
— Годфри, оставайтесь на своем месте… Мама, нет ни малейшей причины пугаться за меня… Клак, вы умираете от желания услышать конец, — я не упаду в обморок специально для того, чтобы сделать вам одолжение.
Таковы были подлинные ее слова, я записала их в дневнике тотчас, как вернулась домой.
Она опять обратилась к мистеру Годфри. С упорством, на которое страшно было смотреть, она опять вернулась к прерванной фразе, на которой остановилась, и докончила ее:
— Скажите мне прямо, Годфри: говорит ли кто-нибудь, что драгоценность мистера Люкера — Лунный камень?