Лунный нетопырь
Шрифт:
— Древне… как?
Волнистая грива всколыхнулась, и теперь моне Сэниа на миг приоткрылось скорбное узкое лицо, в котором все черты как-то безнадежно устремлялись книзу — и разрез глаз, и уголки губ, и даже кончик носа. Можно сказать, король глубокого уныния. Но в его голосе проскользнула беззлобная усмешка:
— Скопидомщина. Это подлесье чаще всего именуют именно так… Ну да иначе под этим небом и не проживешь. Я им не судья.
Непонятная отстраненность прозвучала в его словах — должно быть, непроизвольно; но задавать вопросы было уже некогда:
— Ну, я пойду, — проговорила она, неопределенно махнув рукой.
— Одна? Без провожатых не пущу, — неожиданно властно проговорил незнакомец. — Вон, на зыбучие пески нацелилась. Пропадешь.
— Тебе-то что?
Зыбкая завеса длинных волос, которые постоянно шевелились, точно были живыми, приоткрыла брови, сложившиеся презрительными уголками:
— Бесчувственная. Вот ты, оказывается, какая.
Ей стало стыдно — эмоция, в экстремальной ситуации излишняя. И оправдаться хочется, и нельзя неосторожным словом выдать свое истинное происхождение.
— Ты не так меня понял: я только хотела сказать, что опасаться за меня не стоит. Я здесь ничего и никого не боюсь.
Действительно, боль уже прошла, и к ней вернулась прежняя самоуверенность.
— Никого? И Полуночного Дьявола? О, луны поднебесья, да ты еще совсем несмышленая!
— Я бы не сказала. Просто мы с ним однажды уже встретились на узкой дорожке, и, как видишь, я цела и невредима.
Еще бы — когда капля живой воды гарантирует эту неуязвимость.
— Невредима? — Глаза из-под спутанных волос, падающих на лицо, испытующе блеснули. — Он тебя не заметил?
— И этого я бы не сказала. Мы просто поговорили (просто!))… в общем, он меня отпустил.
— Отпустил… На него не похоже. Нет.
— Почему — нет?
Он протянул руку, словно намереваясь коснуться ее подбородка, но на полпути его узкая ладонь замерла и застыла в воздухе, точно серебряная лодочка. Редкого изящества, между прочим.
— Красота. Такой красоты, как твоя, я в этих местах еще не встречал. — Голос незнакомца прозвучал еще глуше. — И думаю, этот крылан окаянный — тоже…
Ну вот, дождалась и комплиментов. Когда каждая минута на счету, это особенно уместно.
— Я все-таки побегу, — проговорила она почти просительно, намереваясь скрыться за первым же поворотом проторенной дорожки. — Ночь ясная, с пути не собьюсь.
— Ясная? Чадо неразумное, ты даже не заметила, что на востоке зреет гроза.
Действительно, небо справа стало каким-то непрозрачным. Но это ее пугало меньше всего, как и едва уловимое дрожание почвы, которое, скорее всего, объяснялось топотом многочисленных ног.
— Кто-то сюда направляется, — на всякий случай предупредила она.
Незнакомец снова удивленно приподнял брови:
— Чуткость. Ты умеешь не только сама бесшумно карабкаться по камням — даже я не уловил твоего приближения; но у тебя еще и чуткий слух землеройки-паданицы… Видно, недаром тебя определили в бродяжки.
Ну, слава
— А ты сам-то разве не бродяга? — бросила она, не подумав, что может обидеть его таким предположением.
— Бродяга… — В его тоне не было оскорбленного достоинства, и в то же время он вроде бы давал ей понять, что любой другой на его месте, по меньшей мере, почувствовал бы себя задетым. — Не совсем. Я из древнего великого рода номадов и, наверное, последний из них.
Ей захотелось сделать шутливый реверанс, но она вовремя сдержалась. Слева между тем показалась цепочка людей; появились они внезапно, точно из-под земли.
— Спеши. Побежишь с ними по живой тропе, — безапелляционно велел незнакомец. — Если бы не гроза, можно было бы и не спешить — венчание начнется только на рассвете.
Ее что, снова хотят впутать в какой-то языческий обряд?
— А чье венчание-то? — Нет, женское любопытство все-таки неистребимо.
— Детей.
Цепочка ночных бегунов, уверенно лавирующая среди обломков скал, была уже совсем близко, и незнакомец, чей плащ уже трепетал под порывами предгрозового ветра, шагнул им навстречу, скрещивая руки над головой — знак, понятный, наверное, в любом уголке Вселенной.
Не задав ни единого вопроса, они резко прянули в сторону, на широкую дорогу, ведущую к Древнехранищу; по тому, как часто и боязливо они оглядывались на стремительно приближающуюся грозовую пелену, можно было предположить, что скоро тут разыграется небесная феерия, небезопасная для всего живого. Их летучие прыжки стали еще шире, так что принцессе невольно припомнились тихрианские гуки-куки.
— Догоняй! — свирепым шепотом приказал незнакомец, и она послушно, как девочка, бросилась выполнять его команду.
И что с ней творилось на этой Невесте?
Похоже, что те, кто бежал впереди нее, определенно были из рода скороходов, потому что, несмотря на всю свою натренированность, в этой предгрозовой духоте она, несмотря на легкость своего сиреневого платьица, взмокла уже на третьей минуте, но догнать мчащихся вихрем невестийцев ей так и не удалось. Но этого было и не нужно — крутой поворот скрыл позади согбенную фигуру в темном плаще (в такую жарищу — и плащ до земли?), и следующим прыжком, убедившись в собственной невидимости, она уже перенеслась на Джаспер, под прохладный свод шатрового покоя их крошечного замка.
Минутка, которую она отвела себе в этой жаркой ночи, давным-давно истекла.
— Ты это откуда такая взмыленная? — напустился на нее заботливый супруг. — Ветер сегодня холодный, подхватишь пневмонию…
Ну, здесь-то она была уже не пай-девочка, которая, потупив глазки, слушает наставления старших.
— Не слышу в голосе почтительности, приличествующей обращению к владетельной моне.
— Почтительности тебе будет навалом. Немного погодя. Просто за последнее время ты так скоропалительно меняешься, что каждый раз, встречая тебя, мне не терпится узнать тебя — новую…