Лунный парк
Шрифт:
Он подошел к водительскому окну.
Глаза его застыли на мне так недвижно, что казалось, он слепой.
Я попытался крутануться, чтоб открыть дверь, но оказался скован со всех сторон.
– Кто ты? – кричал я.
Когда он протянул ко мне руку, я перестал о чем-либо спрашивать.
Я понял: есть кое-кто поважнее.
– Робби, – застонал я, – Робби…
Ведь я знаю Клейтона – и всегда его знал.
А он всегда знал меня.
Он всегда знал нас.
Потому что мы с Клейтоном всегда уживались в одном человеке.
Усни, прошептал писатель.
Исчезни здесь, прошептали писатель и Клейтон.
Понедельник, 10 ноября
30. Пробуждение
Я очнулся в больничной палате «Мидленд-Мемориал» через день после того, как закончилась первая операция по спасению моей ноги. Меня оперировали пять часов. Я проспал больше суток.
Когда я пришел в себя, надо мной стояла Джейн, склонив опухшее лицо.
Первая мысль: я живой.
Радость была недолгой: в палате я заметил двоих полицейских.
Вторая мысль: Робби.
Я понял: они ждали, когда я проснусь.
Мне задали вопрос:
– Брет… ты не знаешь, где Робби?
В палате было холодно и пусто, и под деланым спокойствием чувствовался гул напряжения. В вопросе этом прозвучала едва сдерживаемая жуткая неприязнь.
Я что-то прошептал, и случился взрыв. Прошептал я совсем не то, чего они ожидали.
Утомленное лицо Джейн помертвело, ослепив меня.
Когда нам сказали, что Робби Деннис теперь официально считается пропавшим, Джейн стала производить звуки, описать которые я не в состоянии, впрочем, как и писатель.
31. Окончания
Писатель задавал мне такие вопросы: Сколько можно держаться за прошлое?
Ты должен решить, стоит ли мир того, чтобы туда возвращаться, но какие у тебя, в конце концов, варианты? Я вот знаю, куда исчез Робби, ты-то знаешь?
Первые дни после исчезновения Робби я провел в больнице и перенес еще четыре операции, настолько искалечена была моя конечность, и все это время вяло барахтался в блаженном омуте морфия. Наконец ногу спасли, и доктора сказали, что я должен быть благодарен за такое чудо, но ни о чем, кроме Робби, я думать не мог. Ничто не могло это вытеснить или отвлечь. Лишь об этом были все наши мысли. Нам оставалось только ждать, а по прошествии времени мы стали ждать без надежды. Почему? Потому что я дал надежде зацепку, в беседе с властями Мидленда предположив, будто сын наш не был похищен, а просто сбежал. Когда меня спросили, чем я могу обосновать эту «гипотезу», я довольно быстро понял, что крыть мне нечем.
Днем пятого ноября я не видел мейлов другим пропавшим мальчикам – или от них? – поскольку компьютер сломался (а когда полиция обыскивала дом после нападения, компьютер в комнате Робби не был обнаружен, хоть я и убеждал их, что видел его), да и признаки тайного сговора (пьяный бред Надин Аллен, игривые перешептывания ребят возле кинотеатра, два ящика Армии спасения, которые я заметил в комнате Робби – никто с уверенностью не мог сказать, исчезла какая-нибудь одежда или нет, – плюс двенадцать посещений «Почтовых ящиков и т. д.» только за октябрь, которые мы общими усилиями насчитали и цели которых я до сих пор так и не осознал) были слишком неубедительными, чтобы зацепиться. Но опять же: какая разница, сбежали они или их похитили? Мальчишки исчезли. Единственное, что было известно наверняка, это что утром десятого ноября Надин Аллен подвезла Робби и Эштона к торгово-развлекательному центру «Фортинбрас» (по словам Надин, у Робби был рюкзак) и купила им билеты на полуденный сеанс.
Неестественно спокойный и как-то зловеще тихий Эштон показывал, что Робби шепнул, будто ему нужно в туалет, и вышел из зала. И больше не вернулся. Никто не видел, чтоб он бродил по центру. И нигде в округе Мидленд его больше не видели. Только писатель видел, как он исчез в свой новый мир.
Джейн казалось, что я не испытываю в достаточной степени ни страха, ни ярости, ей это было непостижимо. Мое отчаяние она называла «отрепетированным». Ее возмущение моей смиренностью привело к тому, что мы – практически сразу – расстались. У нас было только одно утешение: хуже уже не будет. Мне не требовались объяснения, потому что в них обрела бы форму моя никчемность (твоя любовь – притворство, ты заврался, взрослый мужчина, не желающий обременять себя никакими обязательствами, твое небрежение к сексу, отец, который не удосуживался даже обратить внимание на сына). Поначалу события широко освещались прессой и телевидением, но поскольку Джейн отказалась публично демонстрировать материнскую безутешность, что от нее требовали, журналисты скоро потеряли к ней интерес. К тому же вокруг было довольно ужасов посвежее – «грязная бомба» во Флориде, угонщики самолета перебили пилотов, – так что исчезновение сына кинозвезды отправилось на галерку, уступив сцену тому, что становилось будущим этой страны. Для продолжения расследования Джейн наняла частного детектива. (Какого расследования? Мальчики уходят. Робби ушел. Он, как и другие мальчики, сам срежиссировал свое исчезновение.) Джейн замкнулась в себе, а Сара все спрашивала: «А когда вернется Робби?», пока вопрос этот не сыграл против нее и ей не прописали еще таблеток, от которых она впадала в то же бессознательное состояние, что и мать. И хотя я знал, что Робби никогда не вернется, что Робби ушел от нас по собственной воле, я все равно задавал один и тот же вопрос: «Почему?» Писатель нашептывал мне ответы, которые я слушал вполуха, пока не начинал действовать барбитурат: потому что дух его был сломлен.
Потому что ты для него не существовал. Потому, Брет, что в конечном счете ты сам был призраком.
Что касается подробностей нападения, то я их никому не рассказывал (да и кому такое расскажешь?), хотя помню я достаточно, чтобы ежедневно переживать это заново. Всех вроде бы удовлетворила версия, что меня покусала собака, и слишком много было тому доказательств – моя искалеченная нога, кровь на лестнице и на пути в комнату Робби, показания менеджера гостиницы, утверждавшего, что Виктор «очень странно себя вел» и был настолько «неустойчив и непредсказуем», что его пришлось удалить, – чтобы моя история показалась кому-нибудь неправдоподобной. (И она была вполне реальной, ведь я никому не рассказывал, что натворил Терби.) Тем не менее мой рассказ о том, что произошло на улице, о столкновении «рейнджровера» и «450SL», был воспринят со скепсисом. Все, что я помнил об этом эпизоде, ни у кого не вызывало доверия – мол, к тому моменту я уже потерял слишком много крови, и требовать от меня ясных показаний бессмысленно. Когда Энн и Эрл Бишоп позвонили 911 и выбежали к врезавшейся в их дуб машине, других транспортных средств они поблизости не видели. Наиболее реалистичный сценарий происшествия был таков: теряя сознание, я съехал с дороги и налетел на дуб во дворе Бишопов. Подтверждений тому, что в инциденте «могла» участвовать другая машина, было «очень мало» (еле заметные следы кремовой краски), но поскольку ни в этом, ни в соседних штатах кремового «450SL» зарегистрировано не было, мою версию о столкновении списали на издержки памяти вследствие большой потери крови. Другими словами, и машина, и парень, который ко мне приходил, были галлюцинацией. (Писатель только приговаривал: тот парень – ты сам.) «Виктора» тоже не нашли. Вечером того же дня в лесу за домом обнаружили нечто, что полицейские сперва приняли за «освежеванного оленя». Но кровавых следов, ведущих от дома к месту гибели, не было, и значит, напавшая на меня тварь не тащилась со второго этажа через весь дом, по полю да в лес. (Писатель напомнил, что нечто забралось по каминной трубе на крышу. Писатель говорил, что нечто «перелетело» поле.) Ветеринар, осматривавший тушу, определил ее как «койота», которого каким-то образом «вывернули наизнанку». (Я так и не понял, что же там в действительности нашли, но, судя по заключению ветеринара, это был не Виктор.) Обследовавшие место нападения полицейские подтвердили наличие гнезд, но в итоге их сочли «самовыражением» Робби, хотя ни на одном из уроков, которые он посещал в Бакли, не задавали ничего, даже близко напоминавшего подобный проект, но какая, собственно, разница? Какую роль гнезда играли в «несчастном случае» с нашей собакой? Когда я спросил о лежавших в гнездах «объектах», мне сказали, что они были «расколоты пополам» и «пусты» – обыкновенная скорлупа. «А почему вы спрашиваете, мистер Эллис?» – спросили меня с озабоченностью на грани враждебности. (Писатель шепнул, чтобы никто не расслышал: скажи им, кто их высиживал.) И вот еще деталь: когда меня вытащили из «рейнджровера», я был совершенно седой.
Никогда больше я не был в доме 307 по Эльсинор-лейн.
Я подумывал позвонить Роберту Миллеру, но так и не набрался духу.
Мне «разрешили» уволиться из колледжа. Собирая свои вещи в кабинете через неделю после того, как меня выписали из больницы, я наконец взглянул на рукопись, которую «Клейтон» оставил четвертого ноября. Она называлась «Отрицательные числа» и, казалось, слово в слово повторяла первую редакцию романа, который я написал еще в Кэмдене, романа, который потом стал называться «Ниже нуля». До того как я переписал роман начисто, рукопись существовала в единственном экземпляре (и, как и другие, лежала на полке в кладовке спальни в Шерман-Оукс). Но к тому моменту я уже перестал удивляться, как это «Клейтону» удалось ею завладеть. Вернувшись в Лос-Анджелес, я сравнил его рукопись с моей и убедился, что это совершенный дубликат – точная копия. Совпадали даже опечатки и орфографические ошибки. Причина, по которой я не стал в этом разбираться, проста: не было никакой информации, подтверждающей существование Клейтона. Это путь наименьшего сопротивления, уверял меня писатель.
А вот Эйми Лайт существовала. И тело, обнаруженное в мотеле «Орсик», было на самом деле ее. Человек, ответственный за ее гибель – Бернард Эрлангер, приходивший ко мне под именем Дональда Кимболла, – решил, что на самом деле он Патрик Бэйтмен. Человек настолько помешался на книге и ее персонажах, что просто выпал за пределы. Бернард Эрлангер, неудачливый частный детектив из Пирса (никак не относившийся к департаменту шерифа округа Мидленд), признался во всех убийствах, о которых «Дональд Кимболл» поведал мне, когда приехал ко мне домой первого ноября. Показания он дал после того, как его арестовали возле дома в Клиэр-Лейк, куда он явился в льняном костюме от Армани, хлопковой рубашке и шелковом галстуке, кожаных туфлях «Коул Ган» и в плаще, под которым он прятал топор. Дом принадлежал Полу Оуэну, вдовцу шестидесяти пяти лет, хозяину частного книжного магазина в Стоунбоуте. В ночь на воскресенье, примерно в 2:30, Пол Оуэн услышал, что кто-то ломится в его дом. Он позвонил 911, заперся в спальне и стал ждать. Дверь пытались взломать. После недолгой передышки Бернард Эрлангер принялся рубить дверь топором, тут патруль и подоспел. Когда его арестовали, он без всяких допросов признался в убийстве Роберта Рабина, Сэнди By, Виктории Белл и Эйми Лайт, как и в нападении на Альберта Лоуренса, бездомного бродягу, которого он ослепил в прошлом декабре. Я ничего не желал знать о Бернарде Эрлангере. Я не желал верить, что убийства в округе Мидленд – дело его рук, поскольку мне хотелось надеяться, что убийца был персонажем литературным. Что звали его Патрик Бэйтмен (а не Бернард Эрлангер и даже не Дональд Кимболл) и он попросту материализовался на небольшой промежуток времени, примерно на год, как в последнее время происходит со многими выдуманными персонажами, которые являются своим создателям, да и читателям тоже. Я хотел верить в это (а часть меня верит в это до сих пор) не только по причине убийства Амелии Лайт в никем не читанной рукописи «Американского психопата», но и потому, что полицейский патруль подъехал к дому Пола Оуэна в Клиэр-Лейк в тот же момент, когда я в отеле «Бель-Эр» дописал рассказ, где Патрик Бэйтмен сгорает на пристани.
Спустя четыре недели после того, как Робби официально объявили пропавшим без вести, исчез Эштон Аллен.
Джейн покинула округ Мидленд и переехала на Манхэттен, так поступил и я.
Она хотела развестись, и обсуждать тут было нечего, но кое-что мне открылось. Я не знал, что незадолго до событий Джейн приобрела для нас дом в Амагансетте или что она уже запланировала изрядное путешествие в Лондон на рождественские каникулы, которое должно было стать сюрпризом (и теперь, конечно, отменилось). Летом, когда я приехал в округ Мидленд, я не обратил внимания на тот факт, что Джейн рассчитывала на долгую счастливую жизнь со своим мужем. Она действительно хотела, чтоб у нас с ней все получилось. Ей бы следовало знать: мне что в лоб, что по лбу.