Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. "Платье в горошек и лунный свет". Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света]
Шрифт:
Семенцов открыл замок своим ключом, мы вошли в просторные сени, потом в горницу. Дима пошарил лучом фонарика, нашел лампу «летучая мышь», зажег фитиль, и я увидел вполне приличную комнату с русской печью, столом из досок, двумя лавками вдоль него, кроватью в углу.
В торце возвышалось нечто, похожее на трон, — солидный стул темного дерева, с резьбой на спинке, мягким сиденьем и подлокотниками.
— Вот мы и дома, Стасик! — весело сказал Семенцов. — Давай-ка за водой, в сенях два ведра, речка здесь под горкой, рядом.
Я взял ведра, фонарь и, с тоской думая
Семенцов расхохотался, потом, проявив неожиданную заботливость, приказал:
— Снимай все, переодевайся в сухое, чего не хватает, возьми на печке. Она скоро нагреется, отлежишься, отогреешься. Куда же ты полез, я же тебе говорил, здесь теплые ключи встречаются, подмывают лед у берега.
— Это ты про лес говорил, — буркнул я, стуча зубами. Выпил залпом полстакана водки, заботливо налитой Димой и, натянув на себя пару штанов два свитера и запасные Димины шерстяные носки, полез на печку. Сюда через полчаса Дима подал мне котелок с картошкой и тушенкой, еще полстакана водки. Печь действительно скоро нагрелась, мерцал огонек лампы, Дима стал устраиваться на ночлег в спальном мешке на кровати.
Проснулся я среди ночи, как мне показалось, от какого-то шума. Но в избе было тихо и темно. Дима сопел в дальнем углу, за окном было светло от лунного света. Я полежал, прислушиваясь. Меня знобило, во рту было сухо. Очевидно, все-таки простудился. Я тихонько, стараясь не разбудить Диму, слез с печки, подошел к столу, где стояли ясно видные в лунном свете кружки. Едва поднеся кружку ко рту и сделав глоток, я вдруг услышал легкий скрип, потом где-то чуть слышно хлопнула дверь. Я замер. Кто здесь мог быть? Какая дверь хлопнула? Входную дверь Дима запер на засов, это я еще помню, пока не заснул.
Под окном послышался легкий скрип снега, я повернулся и вдруг едва не заорал от ужаса. В окно заглядывал призрак. Ей-Богу, я не суеверный и как выглядят призраки, знаю только по голливудским фильмам. Но то, что я увидел, было пострашнее любого фильма ужасов. Нечто безликое, бесформенное, с двумя дырками на белом фоне. Только я собирался вскрикнуть — упырь исчез. Я бросился в сени, что-то с грохотом рухнуло. С трудом найдя дверь, я отодвинул засов и выскочил на крыльцо. Никого! В избе что-то проворчал Семенцов, потом крикнул:
— Ты что, охотник, чокнулся?! Влезай обратно, воспаление легких тут с тобой заработаешь. Всю избу выстудил.
Я вернулся, все еще трясясь то ли от страха, то ли от простуды.
На мои заверения, что я видел в окне упыря, Дима проворчал:
— Во-первых, пить надо меньше, во-вторых, в здешних местах примета есть верная: если кто в феврале в речку окунется, тому всенепременно среди ночи упырь явится. Иной раз с собой уводит. Тебя, слава Богу, в покое оставил. Ложись да попей еще травки из термоса.
Я действительно скоро заснул.
Утром от простуды не осталось и следа. Я чувствовал себя свежим и готовым на любые подвиги.
Первым делом я обошел вокруг дома. К утру пошел снег, и никаких следов я нигде не нашел. Правда, обнаружил пристройку к избе как бы с отдельным входом. Но на дверях висел могучий ржавый замок, который явно очень давно не открывался.
Дима, заметив мои изыскания, сказал, что пристройка — это сарайчик для дров и запаса продуктов и что войти в нее можно только из избы, что еще раз доказывает, в каком состоянии я был ночью, когда мне могло привидеться все что угодно.
Настаивать я не стал, но кое-какие наблюдения оставил при себе.
Глава десятая
После завтрака Семенцов велел собираться.
— Пойдем прогуляемся. Ружья на всякий случай возьмем, а рюкзаки не надо.
Мы встали на лыжи и средним ходом пошли вдоль ручья, потом по болоту. Часа через полтора болото кончилось, мы прошли небольшую сосновую рощу и вышли на поляну, где стояли три избы. Чуть в стороне дымились две трубы.
— Кооперативная артель «Красный горшечник», — усмехнулся Семенцов. — Пойдем, посмотрим, что они здесь поделывают.
В ближней к лесу избе нас встретил мужик в фартуке, заляпанном глиной, надетом поверх ватника. Как оказалось, бригадир Михаил Семенович. Он приветствовал нас довольно радостно:
— О, премия приехала!
В избе стояли два гончарных станка, за которыми сидели мужики. Мы посмотрели, как они крутят гончарные круги, как ловко, мягко, почти любовно оглаживают стенки будущих кринок, мисок, тарелок, и отошли к столу.
Скоро в избе собрались все обитатели поселка. Их оказалось четверо — все мужеского пола.
Семенцов вынул откуда-то из-за пазухи мешочек, извлек из него несколько пачек денег (как я заметил, все банкноты были десятитысячными и в банковской упаковке). Дима раздал каждому по две пачки, заставил расписаться в ведомости.
— Ну, пошли посмотрим, что вы за это время сотворили, — сказал он, потом добавил: — Это наш рекламщик, он же искусствовед. Будет вашу работу оценивать.
Мы перешли в соседнюю избу, которая, очевидно, служила складом готовой продукции.
Здесь на полках стояли самые разные горшки, горшочки, кружки, миски. Часть из них были простые, очевидно, предназначенные для бытового употребления, но несколько полок были заполнены, как мне показалось, просто шедеврами. Обычная глина, покрытая глазурью и расписанная, превратилась в нечто феерическое. Впрочем, я не очень искушен в таких делах.