Лунный ветер

Сафонова Евгения

В былые времена мужчинам нередко приходилось похищать своих возлюбленных, если не удавалось договориться с кланом, к которому они принадлежали, или просто со строптивыми родственниками. Если же девушка отвергала претендента на её руку и сердце, он добивался её расположения, совершая различные подвиги. Я всегда думала, что не пришла бы в восторг, если б отвергнутый жених приволок мне десяток отрубленных голов поверженных им чудищ; но, как бы там ни было, сейчас, в нашу цивилизованную эпоху, мы отдавали дань уважения предкам, шутливо обыгрывая старые традиции. Я видела атласные ленты, обвивавшие стволы яблонь и лежавшие на гравийной дорожке, разрубленные чьей-то безжалостной шпагой: на пути к нашему дому Джону и Тому пришлось преодолевать аллею, затянутую этими

насмешливыми препятствиями, словно паутиной. Следом их должен был встретить отец, с суровым видом заставив каждого отгадать по три загадки — щадящая замена победы над злобными монстрами. Теперь папа, стоя у нижней ступени террасы, держал под уздцы Ветра и кобылку Бланш, а наши женихи верхом на своих конях, отделённые от террасы вереницей гостей, ждали, когда начнётся последнее испытание, предшествовавшее поездке в храм.

Ясное небо отражалось в водах пруда лазурными бликами, ласковое солнце наступившего лета золотило зелень травы, пока ещё молодую и нежную. Джон молодцевато гарцевал на буланом жеребце, при виде Бланш просияв, казалось, ярче солнца; Том следил за тем, как я спускаюсь, с сумрачной обречённостью. Впрочем, может, её замечала только я, знавшая, как всё обстоит на самом деле. Другие, должно быть, истолковывали странное выражение его лица обычным волнением.

И снова — так иронично: та летняя безмятежность, что царит вокруг, щедрый дар самой природы… в то время как для нашей свадьбы определённо больше подошло бы то бурное утро, о котором пелось у Шуберта.

Когда отец помог мне взобраться в седло — в таком платье сделать это самостоятельно я точно не сумела бы, — я выхватила из череды лиц вокруг те, что были мне знакомы лучше других. Вот Эмили промокает глаза платком, вот Элизабет, уже вполне оправившаяся от нападения вампира, смотрит на меня с непривычной мягкостью: она ещё два дня назад нежданно пожаловала в Грейфилд, чтобы поблагодарить меня за попытку спасения её скромной персоны из вампирских лап. Вот лицо Рэйчел — печальное, и мистера Хэтчера — спокойное. Гэбриэла, конечно, нет: отец вопреки всем матушкиным протестам выслал ему приглашение — счёл, что это самая скромная благодарность, которую можно выказать человеку, дважды спасшему жизнь одной из невест, — но я знала, что если он и появится, то значительно позже. А вот непроницаемый лик лорда Чейнза: граф снова в чёрном, и ветер слегка треплет его тёмные, посеребренные сединой кудри. Лорд Чейнз никогда не приглаживал волосы помадой, позволяя им свободно ниспадать до плеч. Насколько я знала, маги редко стригли волосы и не забирали в хвост… по крайней мере, на публике. Своеобразный знак, по которому можно было отличить тех, кто одарён магической печатью, от простых смертных.

Довольны ли вы, милорд? Довольны тем, что всё идёт, как вы и планировали, и я всё же спасаю вашего сына — ценой той свободы и того брака по любви, о которых вы некогда отзывались с таким пренебрежением? Впрочем, вы ведь не можете знать, чем я пожертвовала ради того, чтобы быть сейчас здесь.

«И с злобною улыбкой на рыбок он смотрел»…

Почему в моей голове снова крутится Шуберт?

— И последнее испытание предстоит преодолеть вам, — повернувшись к будущим зятьям, произнёс отец со столь тщательно отмеренным пафосом, что я могла бы подумать, будто он долго репетировал эту фразу. — Коль сумеете догнать тех, за кем явились, поведёте их к алтарю.

Я сорвала Ветра с места, не дожидаясь официального позволения, должного последовать за этими словами. Просто потому, что вдруг осознала, насколько мне это необходимо: снова почувствовать ветер на лице.

Последним испытанием были так называемые «скачки за невестой». В старые времена гости делились на два лагеря и затевали шутливую потасовку, в то время как один из родичей невесты пытался на своём коне увезти её прочь. Жених с друзьями обязаны были победить «врагов», после чего кинуться в погоню за беглянкой и триумфально вернуть её обратно на свадебный пир. Сейчас, конечно же, не осталось потасовки, скачки устраивали до пира, а невеста уезжала сама, и обычно недалеко. Учитывая, какими шили эти свадебные платья — бесполезные, как и почти всё красивое, — и скромные способности иных девушек в верховой езде, иначе быть и не могло. Бланш оказалась типичным тому подтверждением: я моментально оставила её далеко позади, и Джону наверняка стоило немалого труда подобрать коню такой аллюр, чтобы не нагнать её прямо во дворе.

Я не осадила Ветра, даже когда Грейфилд остался позади, и передо мной во все стороны расползлись вересковые поля. Лишь зажмурилась на солнце, с изгибом дороги забившим прямо в глаза. Говорят, солнце в день свадьбы предвещает счастливую семейную жизнь… Я горько усмехнулась, слушая, как звенят железные колокольчики, вплетённые в гриву Ветра — защита от фейри и злых духов; непривычно пышная юбка вызывала смутное ощущение, будто я вот-вот выпаду из седла. Забавно было бы и правда упасть. Упасть и свернуть себе шею. Разом избавилась бы и от страданий, и от приближающейся ночи, и от грядущего презрения Гэбриэла. А в том, что очень скоро мне предстоит сполна хлебнуть этого презрения, я не сомневалась. Ведь я не забыла и не смогла бы забыть ещё одно видение из шара баньши.

Того, где мы с ним танцуем, и он — соломенный принц.

Достигнув перекрёстка, я всё же остановилась. Глядя на дорогу — ту самую, по которой я так часто ездила к Хепберн-парку, — впервые за весь день снова ощутила ту боль, что за минувшую неделю успела стать частью меня.

И слышала, как сзади приближается звон других колокольчиков и топот копыт другого коня.

Они стихли, поравнявшись со мной.

— Ещё не поздно, — тихо произнёс Том.

Я повернула голову, взглянув в его лицо.

— Что не поздно?

В отличие от меня, Тома как раз облачили в зелёное, под глаза. Неяркий шёлк жилета отливал цветом морских волн, бархат фрака был тёмного и спокойного оттенка лесного мха; кудри мягко вились вокруг лица, по контрасту казавшегося почти белым. Глядя на своего жениха, я отстранённо понимала, что он очень красив…

К лучшему или к худшему, что лишь отстранённо?

Что я буду делать, если моему гениальному плану суждено потерпеть провал? Если, сделавшись миссис Чейнз, я потеряю всякую возможность стать миссис Форбиден? Если бы только я могла воспринимать Тома «запасным вариантом»… но я не могла. Хотя бы потому, что подобное было бы унизительно не столько для него, сколько для меня.

Да, даже если я потеряю возлюбленного, у меня останется законный муж. Но всерьёз рассматривать вариант, чтобы, потеряв первого, удовольствоваться и утешиться вторым?.. Это казалось мне столь омерзительным, что такой вариант был абсолютно неприемлемым.

Если Гэбриэл меня отвергнет, я скорее пойду в гувернантки или по стопам Офелии, чем вернусь в Энигмейл.

— Ты ещё можешь уехать. Я ещё могу тебя не догнать. — Взгляд Тома был исполнен той же обречённости, в которой иногда проблескивал призрак странной надежды, что за минувшую неделю я уже привыкла в нём видеть. — Если ты уедешь, я пойму.

Я помолчала, накручивая повод на руку, прикрытую тонким кружевом перчаток-митенок: казалось, на кожу светлым кремом нанесли цветочные узоры.

Насколько всё было бы проще, не появись в моей жизни Гэбриэл? Я вышла бы замуж за Тома. Излечила его, сама того не зная — не думаю, что он открыл бы правду, не будь на то крайней необходимости. Тварь, убившая Элиота и сидевшая в нём, умерла бы; после лорд Чейнз, вполне возможно, снова подкорректировал бы сыну память, и Том наконец стал бы безмятежно счастлив. Я — наверное, не безмятежно, но вполне: рядом с красивым и внимательным супругом, который любит меня настолько, что не стал бы ни к чему принуждать. Выросла и решила бы, как Рэйчел, что безумство любви — это всепоглощающее, почти пугающее чувство, известное мне теперь, — хорошо в книгах, но в реальной жизни вполне можно обойтись без него. Гэбриэл, не зная о моём существовании, спокойно жил бы дальше в компании своих богатств и своего одиночества: жизнь, к которой он был готов и в которую не собирался пускать никаких глупых девочек. А теперь…