Лунный зверь
Шрифт:
— Если, чего доброго, сюда часто наведываются люди, я подыщу нам местечко поспокойнее, — пообещал Камио.
— Замечательно, — рассеянно пробормотала О-ха. — Послушай, Камио, — внезапно добавила она, — у меня такое странное чувство… Словно прошлое вторгается в нашу жизнь… Это так тревожно… и непонятно…
Лис отвел взгляд в сторону:
— Не волнуйся попусту. Скажи лучше, когда должны появиться детеныши?
Впервые Камио упомянул вслух о предстоящих ей родах, и О-ха стало неловко, что ему пришлось заговорить об этом самому.
— Скоро.
— Ты знай, я тебя не подведу. Может, ты боишься, что я собираюсь задать деру, так это напрасно. Я очень рад, что придется заботиться о детенышах,
О-ха чуть не сгорела от стыда. Похоже, он видит ее насквозь. И при этом он так внимателен, так о ней беспокоится. Почему же она не испытывает к нему тех чувств, которые питала к А-хо?
Глупо мечтать о несбывшемся, когда жизнь предлагает тебе счастье. Ей хотелось быть к Камио справедливой и отдать ему всю ту любовь, которой он достоин, но какое-то необъяснимое чувство сдерживало ее и не позволяло открыть сердце новому мужу.
— Я… я вовсе не думала, что ты уйдешь, то есть…
— Да? Ну, как бы там ни было, ты можешь на меня положиться. Если ты считаешь, что я бродяга, которого носит по городам и лесам, знай, ты ошибаешься. Только смерть заставит меня покинуть тебя… и детенышей.
— Не говори так.
О-ха представила, как он валяется на дороге, раздавленный колесами машины, или, истекая кровью, висит на изгороди. Мысль о том, что и он может погибнуть, ужаснула ее. А ведь смерть подстерегает их, лис, на каждом шагу. Но она не желает об этом думать, она хочет забыть о смерти. Вдруг О-ха поняла, что боится не только за лисят, которых ей не вырастить в одиночку. Она боится за Камио, переживает за него. Теперь он от нее неотделим. Их связывают будущие детеныши, маленькие комочки, которые сейчас шевелятся внутри нее, наполняя ее душу трепетным предчувствием материнства. Она подошла к Камио и лизнула его в ухо, но это ласковое прикосновение заставило лиса вздрогнуть.
— Не надо говорить о смерти. Особенно сейчас, когда я ношу в себе жизнь, продолжение нашей с тобой жизни. Все будет хорошо, поверь. Просто у нас, лисиц, бывают странные фантазии, когда мы ожидаем детенышей. Все время прислушиваешься к тому, что творится внутри тебя, чувства взбудоражены, и, конечно, везде мерещатся страхи. Я так волнуюсь за детенышей, и мне кажется, отовсюду исходит опасность…
— Даже от меня? — Камио был удивлен и глубоко задет.
— Не знаю. Может, даже от тебя. Говорю же, сейчас я сама не своя. Душой моей управляет живот, и в голову лезут всякие глупости. Я знаю, ты заслуживаешь доверия, и хочу довериться тебе полностью. Меня к тебе влечет… и в то же время что-то мешает мне, и это сильнее меня. Ты мне нужен, поверь… Разве этого мало? Потерпи немного и увидишь — вскоре все наладится.
— Конечно, потерплю.
В голосе Камио слышались печальные нотки. И запах говорил о том, что он расстроен. О-ха явственно ощущала витавший вокруг лиса аромат душевной боли.
— Я чувствовал, между нами что-то не так. Какая-то натянутость. Но думал, все дело в том, что ты по-прежнему считаешь меня шалопутом.Помнишь, когда мы в первый раз встретились, ты вообразила…
— Ты не понял, — вздохнула О-ха. — Ничего удивительного. Я сама себя сейчас толком не понимаю. Ладно, ждать осталось недолго. Скоро и тело, и душа моя станут такими, как прежде. Тебе не о чем горевать. Знаешь, когда ты так грустно смотришь, мне хочется облизать всю твою морду.
О-ха чувствовала себя виноватой. Она понимала, что поступает эгоистично — упивается воспоминаниями, ведет себя с Камио так, словно он не отец ее детенышей, а чужак. Сейчас, в ожидании столь важного события, он имел полное право разделить все ее радости и тревоги.
— Камио? — окликнула она.
Лис прищурил глаза:
— Я вовсе не прочь, чтобы ты меня облизала. Но сейчас мне надо идти, добыть что-нибудь поесть. Никуда не выходи. Я вернусь до полуночи. — С этими словами он скрылся.
Оставшись одна, лисица продолжала досадовать на себя, но вскоре ей пришлось отвлечься от грустных размышлений. Явились какие-то люди, как видно владельцы свалки, и долго бродили между кучами ржавого железного хлама, перелаиваясь между собой. Машина, где обосновались лисы, находилась в самом центре железных завалов, так что О-ха, хоть и тревожилась, ощущала себя в относительной безопасности. Проходы между горами покореженного металла были так узки, что люди не смогли бы протиснуться к машине, даже если у них и возникло бы такое желание.
Некоторое время спустя вернулся Камио. Он принес мясные объедки и картонную коробку с остатками йогурта. О-ха понимала, как трудно было унести все это в зубах, и не поскупилась на похвалы.
— Эта молочная ерундовина как раз то, что тебе сейчас нужно, — довольно заметил Камио. — Тебе и детенышам.
Наступила пора Загуляя — днем и ночью он скрежетал среди обломков металла, завывал и насвистывал причудливые мелодии. Однажды ночью, когда Камио вернулся с промысла, О-ха запретила ему входить в машину-нору. Ожидая, когда свершится великое событие, лис прохаживался туда-сюда по тесному извилистому коридору. В ту ночь на небе светила полная луна, и Камио коротал время воображая, что видит загадочные тени, пересекающие матовый диск. Он прислушивался, как где-то за горами хлама шебуршат крысы, до которых ему сейчас не было дела, принюхивался к принесенному ветром запаху летучих мышей. Наконец он замурлыкал себе под нос какую-то песенку, но испугался, что помешает О-ха, и вернулся к прежнему созерцательному времяпрепровождению.
Лисята родились перед самым рассветом — четыре жалобно попискивающих комочка, слепых, глухих и беспомощных. Тельца у всех, кроме одного, были покрыты коротенькой черной шерсткой. Лисица тщательно облизала их, и они немедленно зарылись в ее теплый, пушистый мех. Камио, которому было наконец позволено войти в жилище, сидел в сторонке и с любопытством поглядывал на свое потомство. Возможно, он хотел как-то помочь О-ха, но она ни за что не допустила бы вмешательства в ее материнские дела. Камио оставалось лишь помалкивать. Лисица заметила и оценила его чуткость — любые слова вызвали бы у нее сейчас лишь раздражение. Позднее, когда лисята принялись сосать и внутри у О-ха все сладко замирало, Камио подошел поближе, внимательно осмотрел детенышей, а самого маленького ткнул носом. Лисица заворчала и оскалила зубы. Камио внял предостережению. Он спешно отошел назад и грустно заметил:
— Один совсем заморыш.
Действительно, самый маленький лисенок не прожил и дня. Камио взял его в зубы и отнес прочь от дома. Он выполнил над лисенком все погребальные обряды, расчертил землю ритуальными полосами, оставил метки, как учила его О-ха, и ушел, вверив мертвого детеныша лисьему духу.
Оставшиеся три лисенка выглядели крепкими и здоровыми, и первая их ночь прошла спокойна.
Теперь Камио большую часть времени проводил вне дома, добывая еду для О-ха. Всякий раз, прежде чем войти, он тихонько оповещал о своем приходе. От О-ха в те дни можно было ожидать любой грубости. Оставив ей еду, Камио торопливо выбирался из машины. О-ха была с ним резка и немногословна, но сейчас это было в порядке вещей и отнюдь не подвергало сомнению прочность их супружеских отношений. Камио знал: вскоре период, когда материнские инстинкты обострены до предела, останется позади и О-ха будет с ним мягче. Лисы-самцы обычно с пониманием относятся к своим подругам, они знают, что после родов нервы у них взвинчены, и как должное принимают холодность и невнимание.