Луноликой матери девы
Шрифт:
В тот миг я поняла ясно: смерти нет. Вот жизнь одна другою жизнью станет, как на плечах у охотников рисуют вечное вращение хищника и жертвы, – а смерти нет.
– Ал-Аштара! Ал-Аштара! – звала меня Очи через ветер. – Я убила! Одной стрелою убила! Идём, мне не поднять!
Я открыла глаза – ни барса, ни коз. Очи стояла с добычей. Я поднялась на ноги, но оступилась и скатилась по камням. Очи поймала меня.
– Ты живая? – спрашивала она, но я не чуяла боли. – Идём, мне не поднять.
Коза
Перекатывая, мы дотащили козу до расселины и бросили вниз. Я всё оглядывалась, но ни одного следа барса не могла заметить. Был ли Царь, нет ли? Я не поняла, а сердце молчало, сердце словно притупилось, предощущая беду.
Как куль упала мёртвая туша на камни. Прыгая, мы спустились вниз, и Очи принялась свежевать.
– Хорошо упала, морду разбила, – говорила она довольно. – Камка поверит. Даже если догадается, поверит, козлятины захочет. А мы тёплую кинули, всё мягкое стало. Те, спишь, Ал-Аштара? Помогай, надо до темноты успеть! Буря идёт.
И правда: снег приближался. Ветер рвал воздух, хотя в расселине было пока тихо. Я стала помогать, не чуя на руках жара свежего мяса. Вдвоём мы сняли шкуру, очистили кости, кинули их, а куски мяса и сладкие внутренности уложили в кожу. Взявшись за два конца, как могли, потащили. Вышли из расселины, почти скатились по откосу вниз и поспешили назад.
Шли мы быстро и ближним путём: по реке к лесу, а там, спрятав горит и подобрав силки, Очи повела меня без буреломов. Ещё не спустилась тьма, а я уже узнавала деревья, скоро мы были на месте. Девы собирались к огню. Над ним висел котёл с водой, но Камки рядом не было.
– Как хорошо! – воскликнула Очи. – Успеем сварить. – И, не отвечая на вопросы, возгласы дев и похвалу нашей охоте, бросилась к огню и стала кидать мясо в воду.
Я опустилась на землю, чувствуя не столько усталость, сколько опустошение. Меня спрашивали, хотели узнать об охоте, я не могла найти слов и сил отвечать. Я слышала только ветер, который нёс снег с дальней горы.
Камка упала, как камень с неба. Как коршун, упала на нас, ногой опрокинула котёл, вода, шипя, вмиг потушила огонь. Стало темно, девушки закричали от неожиданности и разбежались. Котёл откатился, куски мяса остались лежать на земле, точно камни. Камка, грозная, разящая, как война, стояла над кострищем, широко расставив ноги. Я одна осталась сидеть. Только оцепенение, что сковало меня, не дало мне подняться и в ужасе отскочить: я смотрела на неё, как в сновидении смотрят на духа.
Её первые слова, гневные, громкие, не коснулись моих ушей. Как во сне, видела я, что девы, услыхав её, стали собираться вместе. Страх сбивал их, как овец. Как во сне, видела я, что Очи приблизилась и стала поодаль, вся сжимаясь и отворачиваясь, будто боялась, что Камка пустит в неё свой чекан. И только тогда стала я понимать, что всё происходит по нашей вине, двери моих ушей распахнулись, и я услышала слова Камки, обращённые ко мне:
– Видя, что тот, кто поручен твоей власти, готов к преступлению, почему не остановила его? Ты знала, что нельзя совершать такого, но не помешала. Ты не вождь и не воин и не смеешь больше себя так называть!
Я молчала. Всё во мне знало: Камка права. Любые слова стали бы попыткой оправдаться.
– Вождь несёт на себе гору, тогда как на всех возложены только камни. Вождь ведает сердцем, к чему приведут поступки. Ты же смолчала. Смерти достоин твой шаг.
Я слышала, как девы ахнули у меня за спиной, во мне же всё осталось спокойным. Оглушившее равнодушие отошло, с каждым словом Камки ко мне как будто возвращалась воля.
– Ты неверно судишь! – вскричала вдруг Очи. Голос её дрожал от гнева. – Это я охотилась, я взяла лук! Я обманула тебя, разве за это можно убить другого?
Не оборачиваясь, я поняла, что её глаза вскипают слезами обиды. А я-то думала, не умеет плакать моя Очи!
– Ты живёшь, как овца, не сознающая связи между событиями, – ответила Камка. – Разве не думаешь ты, что каждое задание, как и любой мой запрет, имеет причину?
Очишка молчала.
– Думаешь, ты великий охотник? – продолжала Камка. – Им ты была, теперь забудь. После посвящения ты поняла бы, что раньше ничего не умела. Но нарушать постепенность нельзя. Пока только учишься стрелять, как можешь брать лук на охоту?
– Хорошо же, пусть так! – не унималась Очи. – Но за что винить Ал-Аштару?!
– Твой проступок – отступление от запрета. Царевна же не слово моё нарушила, а призвание упустила. Скажи, Ал-Аштара, ты видела там Царя?
Если б не ветер, стало бы смертельно тихо после этих слов. На миг возникло во мне удивление: откуда она знает? Но я тут же поняла: Камка всегда знает всё. И спокойно ответила:
– Да.
– Он напомнить тебе пришёл о том, кто ты. Но ты и тогда не остановила Очи. Ты у него жертву отняла. Теперь только он может тебя судить.
Девы молчали, молчала и Очи. Я же пыталась, но всё ещё не могла вобрать в ум, что говорила мне Камка. Вновь перед внутренним взором увидала Царя, как он, вцепившись в шею козы, с ней покатился. И тут поняла: хищник не из гордости или злости убивает, он забирает то, что ему предназначено. Единая жизнь всего вокруг, бело-синее, что растворено во всём, перетекает в него из жертвы – так нить жизни продлевается от начала начал. Очи же шла на охоту из гордости. Это не её была жертва, и нить жизни её стрелой оборвалась.