Луны Юпитера (сборник)
Шрифт:
Что за чудесный, прочный панцирь создал он для себя. Ходи в нем повсюду – и никто тебя не тронет. Быть может, настанет день, когда и Лидия сочтет для себя удачей создать нечто подобное. А пока будет жить ни шатко ни валко. «Ни шатко ни валко» – так отвечали в дни ее детства на вопрос о здоровье неизлечимо больного. «Эх. Ни шатко ни валко».
Но надо же, как этот подарок согрел ей душу, исподволь, с расстояния.
Сезон индейки
Джо Рэдфорду
В четырнадцать лет я устроилась на небольшую птицефабрику
Поставили меня потрошить индейку. Потрошением занимались также Лили, Марджори и Глэдис; на ощипе работали Айрин и Генри; бригадир Герб Эббот держал под контролем весь процесс и в случае необходимости мог подменить любого. Владельцем и полновластным хозяином птицефабрики был Морган Эллиотт. Они с сыном по имени Морджи взяли на себя убой птицы.
Мы с Морджи учились в одной школе. В моих глазах он был мерзким, тупым мальчишкой, и поначалу я испытывала неловкость, видя его в новой и, можно сказать, заоблачной роли хозяйского сына. Но отец гонял его хуже, чем последнего работягу: орал, по-всякому обзывался. К слову сказать, Глэдис тоже состояла в родстве с хозяином – приходилась ему сестрой. Если кто и был на особом положении, так это она. Работала спустя рукава, могла, сказавшись больной, в любое время уйти, не церемонилась с Лили и Марджори, притом что меня еще как-то терпела. Жила она в семье Моргана: поселилась у него в доме, вернувшись из Торонто, где несколько лет служила в каком-то банке. Нынешняя работа ей претила. За ее спиной Лили и Марджори поговаривали, будто у нее случился нервный срыв. А на птицефабрику якобы ее привел Морган, чтобы отрабатывала свой хлеб. Болтали они (ничуть не смущаясь очевидным противоречием) еще и про то, что на эту работу привело ее желание оказаться поближе к одному мужчине, а именно к Гербу Эбботу.
В первые дни, ложась спать, я видела только тушки индеек – подвешенные за ноги, окоченелые, бледные и холодные, с болтающимися шеями и головами, с темными сгустками крови в глазах и ноздрях. Ждущие ощипа перья, тоже темные, окровавленные, топорщились наподобие короны. Это зрелище не вызывало у меня отвращения; оно лишь напоминало о работе, которой не видно конца и края.
Герб Эббот учил меня потрошить птицу. Кладешь индейку на рабочий стол, отсекаешь голову мясницким ножом. Потом берешься за дряблую кожу вокруг шеи, оттягиваешь вниз и обнажаешь зоб, который крепится в разветвлении между пищеводом и трахеей.
– Пощупай камешки, – советовал мне Герб.
Он заставил меня сомкнуть пальцы вокруг зоба. А потом объяснил, как тремя пальцами скользнуть позади зоба вниз, чтобы прежде удалить сам зоб, а потом также пищевод и трахею. Шейные позвонки Герб отсек большими ножницами.
– Хрусть-хрусть, – весело приговаривал он. – Запускай пятерню.
Я подчинилась. В темном индюшачьем чреве был смертельный холод.
– Не напорись на осколки костей.
С осторожностью шуруя внутри, я должна была отделить соединительные ткани.
– Опля! – Герб перевернул птицу и согнул индюшачьи ножки. – Выше коленки, пляши, мама Браун [11] . – Взяв тяжелый тесак, он примерился к коленным суставам и отрубил ножки с лапами и когтями.
– Гляди, червяки.
Перламутрово-белые жгуты, вытянутые из голяшки, извивались сами по себе.
– Это просто сухожилия сокращаются. А теперь самое интересное!
Он сделал треугольный надрез вокруг клоаки, выпуская наружу зловонные газы.
– Ты у нас образованная?
11
Выше коленки, пляши, мама Браун. – «Knees Up Mother Brown» – английская песня, получившая известность в среде кокни в начале XX в. Неоднократно записывалась известными исполнителями.
Я растерялась.
– Угадай: чем пахнет?
– Сернистым водородом.
– Образованная, – вздохнул Герб. – Ладно, захватывай кишки. Аккуратно, аккуратно. Пальцы не растопыривай. Ладонями внутрь. Тыльной стороной руки веди по ребрам. Кишечник сам в ладошку ляжет. Нащупала? Тяни к себе. Рви жилы – сколько получится. Давай дальше. Чувствуешь твердый ком? Это второй желудок. Чувствуешь мягкий ком? Это сердце. Нашла? Нашла. Пальцами обхватываешь желудок. Аккуратно. Начинай тянуть вот в таком направлении. Молодец. Молодец. Выдирай.
Работа требовала большой сноровки. У меня даже не было уверенности, что я захватила именно желудок, второй или еще какой. В руке оказалось холодное месиво.
– Тяни, – скомандовал он, и я вытащила поблескивающую, ливероподобную массу.
– Ну вот. Это потроха. Разбираешься? Легкие. А вот сердце. Вот пупок. Вот желчный пузырь. Смотри не повреди желчный пузырь, пока не вытащила, а то всю тушку на выброс. – Герб ненавязчиво извлек то, с чем я не справилась, – в частности, семенники, похожие на пару виноградин.
– Для милого дружка – и сережку из ушка, – сказал он.
Герб Эббот был рослым и плотным. Редкие темные волосы он зачесывал от мыска назад, отчего глаза становились немного раскосыми, так что смахивал он на белокожего китайца, а то и на дьявола, каким его изображают на картинках, только гладкого и добродушного. На фабрике он мог взяться за любую работу – хоть потрошение, вот как сейчас, хоть отгрузку продукции, хоть подвешивание тушек, – и все у него выходило споро, но без суеты, ловко и весело. «Обрати внимание, – говорила Марджори, – Герб двигается так, будто под ним лодка на плаву». Она смотрела в корень: летом Герб служил коком на озерных пароходах. К Моргану он нанимался только под Рождество. А в другое время был на подхвате в бильярдной: делал гамбургеры, подметал полы, разводил в разные стороны задиристых выпивох, чтобы не допустить мордобоя. Кстати, там он и жил – в каморке над бильярдной, на главной улице.
Казалось, не кто иной, как Герб, неусыпно следил за тем, чтобы в «Индюшкином дворе» все рабочие операции выполнялись с умом и на совесть. Завидишь его во дворе рядом с Морганом, краснолицым, крутого нрава коротышкой, – и непременно подумаешь, что хозяин тут Герб, а Морган у него наемный работник. Но нет.
Если бы не уроки Герба, я бы нипочем не научилась потрошению индейки. У меня были руки-крюки, я так часто получала выволочки за свою неуклюжесть, что малейшее раздражение со стороны любого наставника повергало меня в ступор. Я не выносила, когда за моей работой наблюдали посторонние, но Герб оказался исключением. А самыми зловредными показали себя Лили и Марджори, немолодые сестры, которые потрошили птицу ловко и тщательно, да притом наперегонки. За работой они пели и частенько разговаривали с индюшачьими тушками, не стесняясь в выражениях: