Луны Юпитера (сборник)

Манро Элис

Отец перехватил мой взгляд.

– Несправедливое преимущество, – сказал он.

– Верно, – согласилась я. – Надо будет мне тоже подсоединиться к такой штуковине.

Мы посмеялись, для видимости обменялись поцелуем, и я ушла. Про Николу не стал расспрашивать – и на том спасибо, подумала я.

На следующий день в больницу я поехала не рано, потому что отцу в связи с предстоящей операцией назначили еще какие-то обследования. Мы договорились, что увидимся вечером. А я тем временем отправилась на Блур-стрит и совершила набег на модные магазины. Меня накрыла, как неотвязная головная боль, зацикленность на моде и собственной внешности. На улице я разглядывала встречных женщин и выставленные в витринах наряды, планируя возможные трансформации своего облика за счет будущих покупок. Ясно, что

это было наваждение, но стряхнуть его не получалось. Понаслышке я знала, что есть люди, которые в минуты напряженного ожидания бросаются к холодильнику и уминают все подряд: отварной картофель, соус чили, взбитые сливки. Или начинают лихорадочно решать кроссворды. Все внимание сосредоточивается на какой-то одной вещи – на посторонней сущности, впивается в нее, оборачивается сущим фанатизмом. Я перебирала вешалки с платьями на никелированных стойках, обливалась потом перед беспощадными зеркалами тесных примерочных. Пару раз едва не грохнулась в обморок. Наконец я все же вышла на воздух и сказала себе, что нужно уносить ноги с этой улицы; решила пойти в музей.

А еще помню: дело было в Ванкувере. Никола тогда ходила в детский сад, а Джудит была совсем крохой. Я повела Николу к врачу: кажется, она простудилась, а возможно, просто настало время очередного медосмотра, но анализ крови показал, что лейкоциты не соответствуют норме: то ли их было слишком много, то ли размер клеток превышал допустимые показатели. Врач назначил дополнительные обследования, для проведения которых Николу поместили в стационар. Слово «лейкемия» не произносилось, но я прекрасно понимала, чего опасаются медики. Привезя Николу домой, я попросила няню, которая в тот день сидела с Джудит, остаться сверхурочно, а сама побежала по магазинам. Купила весьма откровенное платье, каких в моем гардеробе никогда не бывало: черное, шелковое, облегающее, с кокетливой шнуровкой на груди. Запомнила я и прозрачную весеннюю погоду, и стоявшие в примерочной туфли на шпильках, и свое нижнее белье леопардовой расцветки.

Меня преследовали мысли о том, как мы в переполненном автобусе ехали домой из больницы Святого Павла по мосту Лайонз-Гейт и Никола сидела у меня на коленях. Она вдруг вспомнила, как в раннем детстве называла мост, и зашептала мне на ухо: «Мосик, по мосику». Я была не против приласкать своего ребенка – у Николы уже тогда была стройная, грациозная фигурка с изящной спиной и чудесные темные волосы, – но поняла, что в тот миг прикасалась к ней как-то особенно, хотя этого, наверное, никто не смог бы заметить. В этом прикосновении была некая отстраненность – не отрешенность, а именно отстраненность – от чувств. Я знала, какими бывают проявления любви к обреченным, но эту любовь приходилось дозировать и укрощать, чтобы как-то жить дальше. Эти проявления должны быть настолько тактичными, чтобы любимый человек их даже не заподозрил, как не подозревал о своем смертном приговоре. Никола и не подозревала, ни тогда, ни потом. Ее осыпали игрушками, поцелуями и забавами; Никола ни о чем не догадывалась, хотя я беспокоилась, как бы она не уловила этот холодок выдуманных праздников и выдуманной естественности. Но все обошлось. Диагноз «лейкемия» не подтвердился. Никола выросла… здоровой и, вероятно, счастливой. «Инкоммуникадо».

Я так и не придумала, что же хочу посмотреть в музее, а потому прошагала мимо, в сторону планетария. В планетарии я не бывала ни разу в жизни. До начала сеанса оставалось десять минут. Войдя в вестибюль, я купила билет и встала в очередь. Передо мной оказался большой выводок школьников – наверное, не один класс, – опекаемый учителями и активными мамочками. Я огляделась в поисках взрослых посетителей. Увидела только одного: краснолицего дядьку с припухшими глазами; у него был такой вид, словно он пришел сюда с единственной целью – чтобы удержать себя от посещения злачных мест.

В зале мы все устроились в исключительно удобных креслах, которые откидывались назад; создавалось впечатление, будто ты лежишь в гамаке и созерцаешь чашу небесного свода, которая вскоре стала густо-синей, с каемкой бледного света по краю. Зазвучала удивительная, властная мелодия. Взрослые зашикали на детей, чтобы те не шуршали пакетиками чипсов. Потом из стен неспешно полился мужской голос – хорошо поставленный, профессиональный голос, каким дикторы объявляют произведения классиков или вещают о появлении королевской семьи в Вестминстерском аббатстве по случаю событий

государственной важности. Звук отдавался легким эхом.

На темном потолке стали загораться звезды. Не сразу, а одна за другой, как на самом деле бывает вечерней порой, только быстрее. Из них сложился Млечный Путь, который поплыл к нам; одна за другой звезды окунались в сияние и уходили, исчезая за кромкой небесного экрана или у меня за головой. Пока текла эта река света, голос доносил до нас поразительные факты. С расстояния в несколько световых лет, говорил он, Солнце выглядит просто яркой звездой, а планеты вообще не видны. С расстояния в несколько десятков световых лет уже и Солнца не разглядеть невооруженным глазом. И это расстояние – несколько десятков световых лет – составляет всего лишь тысячную часть того расстояния, что отделяет Солнце от центра нашей Галактики, которая включает в себя примерно двести миллиардов солнц. И, в свою очередь, является лишь одной из миллионов, а возможно, и миллиардов галактик. Бесчисленные повторения, бесчисленные вариации. Все они тоже проплывали у меня над головой, как шаровые молнии.

Теперь правдоподобное изображение сменилось знакомым символическим. Над нами грациозно вращалась модель Солнечной системы. От Земли отделилась яркая точка и направилась в сторону Юпитера. Я сурово приказала своим непослушным хиреющим извилинам запоминать факты. Масса Юпитера в два с половиной раза превышает массу всех других планет, вместе взятых. Большое Красное Пятно. Тринадцать лун. За Юпитером – причудливая орбита Плутона, ледяные кольца Сатурна. Назад, к Земле, потом к горячей, ослепительной Венере. Атмосферное давление – в девяносто раз выше, чем у нас. Безлунный Меркурий, совершая два оборота вокруг Солнца, успевает лишь трижды обернуться вокруг своей оси; странное соотношение, не такое гармоничное, как нам когда-то внушали: мол, один оборот вокруг своей оси за время одного оборота вокруг Солнца. Значит, вечной тьмы там нет. Почему же нас уверенно пичкали этой информацией, которую теперь объявили полностью недостоверной? Напоследок – картина, хорошо знакомая по журнальным иллюстрациям: красные пески Марса, розовеющее небо…

Когда сеанс закончился, я осталась сидеть в кресле, пока к выходу мимо меня протискивались дети, ни словом не упоминая то, что увидели и услышали. Они требовали от своих стражей новых лакомств и новых зрелищ. Попытка завладеть их вниманием, отвлечь юные умы от попкорна и чипсов, чтобы задумались об известном, и неизвестном, и чудовищно необъятном, потерпела, судя по всему, полный крах. Может, это и неплохо, подумала я. Дети в большинстве своем обладают естественным иммунитетом, и с ним нужно считаться. А если взрослые, которые организовали этот показ, останутся недовольны, то не страдают ли они сами подобной невосприимчивостью, коль скоро додумались создать эхокамеру, музыкальное сопровождение, храмовую торжественность, и все для того, чтобы вызвать у зрителей требуемое благоговение? Благоговение – это вообще что такое? Мурашки по коже при взгляде из окна? Раз испытав, больше к нему стремиться не будешь.

Двое уборщиков принялись выметать оставленный публикой мусор. Они сказали, что следующий сеанс начнется через сорок минут. На это время необходимо покинуть зал.

– В планетарии побывала, – сообщила я отцу. – Так увлекательно – рассказ о Солнечной системе.

Сказала и осеклась: какое дурацкое слово – «увлекательно».

– Зал похож на бутафорский храм, – добавила я.

Но отец уже перехватил инициативу.

– А ведь я помню, как открыли Плутон. Именно там, где ему, по расчетам, и следовало находиться. Меркурий, Венера, Земля, Марс, – перечислял он, – Юпитер, Сатурн, Неп… стоп, не так: Уран, Нептун, Плутон. Точно?

– Точно, – подтвердила я, а в душе порадовалась, что он не расслышал мою реплику про бутафорский храм. Сказанула для наглядности, но вышло плоско и высокомерно. – А можешь назвать луны Юпитера?

– Новые не назову. У него ведь есть новые спутники, правда?

– Два. Только они не новые.

– Для нас – новые, – возразил отец. – Мне под нож ложиться, а она спорить вздумала.

– «Под нож». Скажешь тоже.

В тот вечер – его последний вечер – он не лежал на больничной койке. Его отключили от аппаратуры и усадили в кресло у окна. Из-под казенного халата торчали голые ноги, но отец не смущался и не отворачивался. Немного подавленный, он все же держался добродушно, как приветливый хозяин.