Лужайки, где пляшут скворечники (сборник)
Шрифт:
— Значит, это вы тогда в городе спасли Андрюшку-мастера!
— Ну… было, — опять признался Артем. И запоздало изумился: — А откуда вы знаете? Я же ему не говорил, как меня зовут!
Они засмеялись — не обидно, а будто звали повеселиться вместе:
— Тут все уже всё знают. Раззвонили потому что…
Они проводили Артема вдоль вагона, помахали вслед луками и копьями. Потом вдруг самый маленький догнал его и торопливым шепотом спросил:
— А вы к нам насовсем или в гости?
— Не знаю, — вздохнул Артем.
Здесь было
Он миновал приземистую башню станционной водокачки и спустился с полотна в траву. Рельсы поворачивали влево, а идти нужно было вперед. На восток. Так, чтобы солнце было справа (и теперь уже чуть позади), а слабо различимая луна — с левой стороны.
Впрочем, сейчас луну закрывала водокачка. Зато впереди… тьфу ты, что за напасть!.. Рядом с верхушкой столетнего тополя висел месяц — лунная половинка. Тоже бледный, похожий на обрывок желтого облака.
Артем обмер — не от страха, а от жутковатого веселья. Такое бывает в раннем детстве, когда ты в полутемном зале смотришь театральную сказку. Артем попятился, сделал шагов десять назад. Месяц спрятался за тополь. Круглая луна выплыла из-за башни. На «лице» у нее было выражение: «Я здесь ни при чем».
«Смотри у меня…» — погрозил ей Артем. И зашагал вперед. Луна укатилась за башню опять, месяц с готовностью выскочил из тополиной листвы.
— Издеваетесь, да?.. Ладно, посмотрим, что дальше.
Луна опять показалась из-за водокачки, месяц вновь укрылся за тополем — уже за другим. На какой-то миг Артем успел ухватить их размашистым взглядом вместе. И… больше не стал их ловить — со странным ощущением, что излишнее любопытство может что-то сломать в здешней сказке. Что-то нарушить. А! «Стабильность автономной структуры здешних пространств»!
«Черт возьми, почему я не удивляюсь?.. Непонятные места. «Странная страна»… Воздух звенит… Или это в ушах? Или, может быть, звенит время? Вдруг оно здесь совсем другое? «Скажите, дети, мне: какое тысячелетье на дворе?» Кажется, это чьи-то стихи… А вот еще стихи:
Здравствуй, месяц и луна, Здравствуй, странная страна… А они откуда?.. Ох, да ясно же откуда! Здравствуй, месяц и луна…Это из давней поры, когда познакомились с Ниткой…
Было это полжизни назад.
II. Герда и Кей
Стихи сочинил шестилетний Кешка Назаров по прозвищу Кей. Он принес их в редакцию лагерной газеты «Дружная смена».
Редактором газеты был Артем Темрюк.
Почему его сделали редактором, Тём не понимал. Видимо, за «ученый» вид и очки. Писать заметки Тём не умел ну вот ни настолечко. Правда, он мог разрисовывать фломастерами заголовки, но это же дело художника, а не редактора! Но художником был Мишка Сомов.
Поскольку журналистских способностей Тём не проявил, настоящим редактором сделалась вожатая Шура — решительная девица с квадратной фигурой и толстыми косами. К Тёму она испытывала некоторую симпатию — наверно, от того, что, как и он, ходила в очках. Тём сделался у нее «на подхвате». Бегал по отрядам и выпрашивал у пацанов и девчонок «ну, хоть две строчки про последние новости». Тыкая двумя пальцами, перепечатывал ребячьи каракули на допотопной машинке «Олимпия». Иногда помогал «худреду» Сомову раскрашивать буквы…
Однажды Шура велела Артему нарисовать объявление о литературном конкурсе. Пишите, мол, дорогие ребята, сказки и рассказы, поэмы и сонеты, трагедии и комедии и несите в редакцию любимой газеты. Лучшие творения напечатают. А за самые лучшие выдадут призы.
Ватманский лист с объявлением Тём прибил к фанерному щиту рядом с умывальниками. Народ сбежался. Оценили фигурные разноцветные буквы («Во Тём-Тём расстарался!» — «Рюк, да ты, наверно, все лагерные фломастеры извел!» — «Труд художника весо`м, краски как у Пикассо`!» — «Не Пикассо`, а Пика`ссо!» — «Наградить бутылкой кваса!»).
Однако никто не кинулся создавать немедля прозаические и поэтические шедевры. Позубоскалили и тихо рассосались, ничего не пообещав. Артем растерянно скреб макушку. Признаться, он ждал иного результата… И вдруг его легонько тронули за локоть.
Рядом стоял худой пацаненок с пепельными, подрезанными ниже ушей волосами. И вопросительно глядел на Тёма серыми глазищами — такими, что им тесно было на маленьком треугольном лице с носом-клювиком, с припухшими обветренными губами и острым, украшенным коростой подбородком.
— Тебе чего? — осторожно сказал Тём. Люди такого размера и возраста казались ему слишком хрупкими.
Малыш переступил разбитыми сандалетками, заправил в цветные трусики белую, измазанную земляничным соком и золой матроску, глянул на объявление, потом вновь на Тёма. Сипловато спросил:
— Можно, я сочиню стих?
— Конечно! Здесь же написано! Стихи, сказки, рассказы! Что хочешь!
— Я стих…
— Валяй! — Тём не ждал от новоявленного стихотворца полноценных строчек — совсем же кроха. Но рад был, что хоть кто-то откликнулся на разноцветный призыв.
— Пиши и приноси в штабной домик. Там редакция.
Малыш кивнул, снова поправил матроску и пошел. Глядя ему вслед, на мятый синий воротник, Тём вспомнил, что юное дарование кличут Кеем. Как героя «Снежной королевы». «В самом деле, этакое скандинавское дитя, — подумал начитанный Тём. — Только для настоящего Кея мелковат»…
Кей пришел в редакцию сразу после тихого часа. Протянул Тёму мятый тетрадный листок. И молча остался у двери — ждать редакторского решения.
Кривые строчки были написаны синим карандашом, печатными буквами.