Лузитанская лира

Песанья Камило

ВДАЛИ КОРАБЛИ ЦВЕТОВ

Вдали, я слышу, флейта плачет снова, Утишенная в горести вдова, Мелодия звучит едва-едва, Но в ней таится нежный зов былого… Бесчестье той, что ныне стала вдова: Губам — кармин, и векам — синева… Вдали, я слышу, флейта плачет снова, Утишенная в горести вдова. Оркестр… Лобзанья… Длится ночь, готова Весь мир держать на грани волшебства. А флейта… Кто узнает, какова Печаль ее, в которой нет ни слова? Вдали, я слышу, флейта плачет снова…

УМИРАЮЩАЯ ВОДА

Il pleure dans raon coeur Comme il pleut sur la ville. Verlaine [148]

Тягостны для ока, Всех скорбей надрывней, Слезы

водостока, Влага долгих ливней. Слезы водостока, Влага ливней шалых, Тягостна для ока, Для зрачков усталых. Сердцу — сгинуть благо В грустной водоверти, Изойти, как влага, Жаждущая смерти.

148

Сердце тихо плачет. Точно дождик мелкий.

Умирающая вода. — Эпиграф взят из стихотворения П. Верлена «Сердце тихо плачет…». (Перев. И. Эренбурга.).

БЕЛИЗНА И АЛОСТЬ

Ожог внезапным всплеском Возник в порыве резком, Возник, безумным всплеском Явился, на лету Лишая зренья блеском, Меня дурманя блеском, Неумолимым блеском Ввергая в слепоту. В сияющей пустыне, В чудовищной пустыне, В немыслимой пустыне, В просторной вышине Я пребываю ныне, Я плаваю в пучине, И быть свободным ныне Безмерно сладко мне. Однако щель прищура — Как камера-обскура: Смотрю сквозь щель прищура Туда, в простор песка: Фигура за фигурой Бредут чредой понурой (Фигура за фигурой Во глубине зрачка). Там, в пламенной юдоли, Бредут, не зная воли, Вовек не зная воли, Приняв ярмо судьбы — Рабы стыда и боли, Невыразимой боли, Невыносимой боли — Бредут, склонивши лбы. Устало, изнуренно, Согбенно, изнуренно, Бессильно, изнуренно Бредут по одному: Невольничья колонна На фоне небосклона Плетется отчужденно На горизонт, во тьму. Унижены и кротки, Рабы страшатся плетки, И каждый взмах короткий Рождает боль во мне. Удар! Звенят колодки, Хрипят и стонут глотки, Протяжный стон из глотки Чуть слышен в тишине. Под плеткой сердце стынет: Ударит, опрокинет, Из плоти душу вынет. Всесилен только страх,— Покуда боль не минет: Ее душа отринет И наконец покинет Пустыни скорбный прах. И от земли, от тленья, От горестного тленья, От мерзостного тленья Отторгнуться спеша,— В блаженные селенья, Легко, без промедленья, В блаженные селенья Возносится душа. Ожог — и вот, в пустыне, В чудовищной пустыне, В сияющей пустыне Пылинкой легкой мчу: Я здесь покинут ныне, Я плаваю в пучине, И быть свободным ныне — Вот все, чего хочу. О смерть, лишь ты осталась, Чтоб исцелить усталость, Уврачевать усталость Мою в последнем сне: Исполни эту малость, Яви к живому жалость, И пусть наступит алость На смену белизне.

Тейшейра де Паскоаэс

ОДНООБРАЗНЫЙ НАПЕВ

Однообразно… И облик мира давит, словно груз… Цвет радости все так же ало-красный… Все так же в светотени тонет грусть… Жизнь! — в том же теле все та же извечная мания… И элегичность все та же в звучаньях печали… И неизменные замерших гор очертания, Где, словно радуга, слезы зимы заблистали… То же дыханье тоски, напоенное ядом… Ночь неизменная присно, и вечно, и ныне… Черная бездна, все так же разверстая рядом, Скорбь, что застыла в душе — неоглядной пустыне… Память, бредущая той же глухою тропою… Ночью и днем плач источника около дома… То же окошко раскрыто, и в нем предо мною Тот же простор окоема… Перед глазами все та же картина… Тот же пейзаж, и все так же молчание длится… И неизменная роз неизменных куртина… Тот же восход, и все так же поющая птица… И неизменно улыбка исполнена той же печалью… В глади зеркальной лицо отразилось привычно… И над безжизненной далью Тот же закат, что обычно… В голосе моря, в привычном гуденье прибоя Слышен о жизни и смерти извечный рассказ… Вечное то же кладбище под вечной луною… Жизнь, что не прожита нами, все теплится в нас… Штилем объятое море привычно застыло… Люди все так же теряют себя в Алентежо… Время, что в нас погрузилось, проснуться забыло… В нас неизменно все то же, и мы неизменно все те же!

ВЕЧНАЯ РАЗЛУКА

Все, что на свете красками блистало И что прекрасным на земле слывет, Померкло вмиг, едва тебя не стало. Благословен вовеки твой приход, Такой недолгий, в этот мир суровый! С тобой расцвел лазурью небосвод, Ты одарила мир душою новой, Ты форму придала ему и цвет, И стала жизнь твоя его основой. Теперь, когда тебя навеки нет, Мир в прежнее вернулся состоянье, Он стал пустыней, в нем померкнул свет. В природе холод, мрак и умиранье, Навек оцепенели дом и сад И погрузились в черное молчанье. Смотрю в окно: встречает зиму взгляд, И под луной нагих деревьев тени, Как будто души, вверженные в ад. Плывут из мрака зыбкие виденья, Неявно, смутно сходные с тобой, Что милосердно в час ночного бденья Творимы сострадательною тьмой. Я жду: быть может, облик твой рассветный Появится, как солнце, предо мной. Но вижу свет угрюмый, неприветный, Неясность, зыбкость — в ней я обречен Тебя искать в надежде безответной. Тревожит тишину мой скорбный стон И в пустоте опять к тебе взывает. Как бог жесток! Мольбам не внемлет он И каменные уши закрывает. Но вновь и вновь в бездонной тишине Тоскующий мой голос оживает. Кричу тебя! Но нет ответа мне. (Стал этот мир бездушней истукана.) В нем нет тебя! И в самой глубине Моей души разлука — словно рана. Твой образ, что ищу все время я, Разлука скрыла за стеной тумана. Разлука — это сущность бытия. Пласты земли пробив неукротимо, О ней звенит источника струя. Кто этот сад оглохший ввергнул в зиму? Кто пламя в очаге убил золой? Кто жизнь наполнил скорбью нестерпимой? Все, все разлука! Радости былой Не ведать мне, не видеть в ослепленье Крыл ангельских на тверди голубой! Разлука — солнца яростное жженье, Разлука — эта тусклая луна. Вся жизнь моя разлукою полна, Она — мой дом, мои стихотворенья.

ПЕЧАЛЬ

Кто я такой? Я — облик, превращенный Печалью в облако на солнечном закате… Я — брат печали, брат родной теней Деревьев, что, от ветра обезумев, Танцуют хороводом под луной. Я — брат печали. Потому скитаюсь По этим обезлюдевшим горам, Когда трезвучья сумерек пустынных Золотозвонными колоколами Как будто вызывают вновь из мрака Виденья, тени, призраки былого… Я под луной среди лесов сосновых Брожу один, когда зефир, проснувшись, Свои крыла прохладные расправит, И в шуме темных листьев слышу смутный Печальный ропот голосов И сумеречный ритм стихов чеканных — То братья строк, которые слагаю Я в миг божественный, когда навек Мне сердце наполняет бесконечность Неясной дивной грусти, порожденной В немыслимых глубинах ночи. Грусть детства! В ней неведомая тайна Зари желаний, облаченной дымкой Загадочной, в которой вдруг всплывают То лики ангелов, то лица женщин, То зыбкие, неясные обличья, И тают вновь в таинственном томленье… Я — брат печали. Оттого я в братстве С деревьями, мне внятен их язык, Весною смех цветов я слышу, Но ликование деревьев, приникая К моей печали, вянет и желтеет И опадает жухлою листвой… Внимаю стону, горестному плачу… Его хочу я превратить в стихи, Изобразить понятным четким словом, Написанным чернильной чернотой Теней под этой бледною луною… О, стать бы голосом природы неживой, Чтоб подражать и сумеркам, и ветру, И горному великому молчанью… Безмолвье вечных гор! Оно таится На недоступных высочайших пиках, Сгущаясь там до плотности утесов, И обретает форму изваянья, Едва отделанного. Ведь молчанье — бог, И в свете звезд его извечный образ Вознесен на гигантском алтаре… Благословляю именем печали Молчанье горних бездн! О тишина Божественная Серры-де-Маран [149] , Ты разрастаешься, и полнишь дали, И в бесконечность всходишь — ощущаю, Как бронзовою тяжестью своей Ты пригнетаешь долы и холмы И окружаешь мой печальный дом, Что изумленно окна распахнул.

149

Серра-де-Маран — гора в провинции Трас-ос-Монтес.