Львенок
Шрифт:
Я купил билет, прошел за ограду и зашагал среди фонтанов в глубь парка, откуда доносился безумный лай, время от времени заглушаемый громом духового оркестра.
В импровизированных клетках лежали, сидели и скулили участники соревнований. Какой-то французский бульдожек, похожий на Черчилля с карикатур, которые рисовал на политическую потребу дня мой друг-алкоголик из «Т-клуба» Вассерман, издавал звуки, выражавшие в концентрированном виде всю силу мужского полового влечения. Как мне это было близко!
Он взирал из своей клетки на травянистую площадку, ограниченную белым канатиком, над которой трепетали в солнечных лучах наши и иностранные флаги. Уж не в честь ли вон того мопса, украшенного чем-то вроде ордена? Человеческая мода добралась уже и до собак. За канатиком теснились зеваки и — в сочетании с зеленью свежей травы и густыми кронами деревьев на заднем плане — придавали всей картине сходство с английской спортивной гравюрой. В углу площадки стояла белая палатка, из которой как раз вышла барышня Серебряная.
Утреннее солнце и кинологическое окружение заключили ее в изумительную рамку. Красота девушки сияла сегодня фантастически, невероятно. На ней опять было платье в розово-белую полоску — о, скудный гардероб! — а сопровождал ее тощий мужичок с фотоаппаратом. Следом за ними шла дама, которая весила добрый центнер и была облачена в платье с поперечными полосками, успешно увеличивавшее ее габариты. Физиономия собаки, шагавшей рядом на поводке, отличалась наиглупейшим выражением, прежде мне приходилось видеть такое только у людей.
Они приблизились к столу, окруженному ответственными товарищами с повязками распорядителей на рукавах. Барышня Серебряная остановилась. Перебросилась несколькими словами с каким-то долговязым, на чье заскорузлое лицо отбрасывала тень нелепая шляпа. Улыбнулась ему. Она вообще непрерывно раздавала налево и направо свои улыбки, раздавала так, как будто они ничего не стоили! К ней подошел человек с той-терьером на руках; показал ей что-то на собачьей мордочке. Барышня Серебряная склонилась над зверушкой и сунула пальчик ей в пасть. Песик не сопротивлялся, даже не дергался, только глаза таращил. Очевидно, у девушки был врожденный талант творить чудеса. Потом она подозвала мужчину в штанах с заплатами, который чуть поодаль копался в большом мешке. Мужчина услужливо подскочил к барышне Серебряной и с серьезным видом заглянул в собачью глотку. Я принялся прикидывать, может ли человек тридцати двух лет от роду променять поэзию на практическую зоологию.
Какой-то толстяк за столом жюри постучал по микрофону, и над поросшей травой площадкой разнеслись трескучие звуки. Со стороны собачьих клеток донесся истошный общий лай. Группка, собравшаяся вокруг Серебряной, перестала совещаться и обратилась в слух. «Алло! Алло!» Толстяк явно не привык пользоваться микрофоном, так что похоже было, будто к нам обращается Кинг-Конг. «Звание чемпиона республики в категории терьеров, — объявил он, — присуждается бультерьеру Рексу. Владелица: коллега Гадрболцова. Мать: Гита фон Орцлебен. Отец: Вильям оф Нидсбери…» Судя по интонации, он намеревался продолжать. Однако не продолжил. Открыл, правда, несколько раз рот, но в голову ему ничего не пришло, и он стремительно выключил микрофон и поднялся с места.
Поперечно-полосатая дама с блаженной улыбкой приблизилась к помосту, на котором только что украсили наградой мопса. Водрузив на возвышение свою собаку, она решительно последовала за ней. Помост затрещал. Песик высунул длинный розовый язык и привычно облизал хозяйкино лицо. Фотограф замахал руками, прокричал что-то. Дама обратилась к собаке с несколькими словами, и она послушно повторила процедуру облизывания. Фотограф щелкнул затвором. К помосту вальяжно подошел толстяк и повесил на собачью шею медаль на красно-сине-белой ленте; собака не протестовала. Ее обрамленная триколором мордочка выглядела глупее некуда. Несколько зрителей засмеялись.
Все было как-то нереально. Место полосатой дамы заняла барышня Серебряная, она обхватила уродца-бультерьера за шею и, улыбаясь улыбкой кинозвезды, приблизила свое милое личико к его морде. Ветерок донес до меня восторженный голос собаковладелицы: «Вы так хорошо смотритесь вместе!». Фотограф заметно оживился, он то припадал на одно колено, то вскакивал, то отдавал отрывистые команды. Барышня Серебряная улыбалась, как кинодива; вошедший в роль чемпион попытался облизать ее прекрасное лицо. Его одернули, кто-то за спиной фотографа мяукнул по-кошачьи, и собака тут же, навострив уши, с тупой подозрительностью уставилась в объектив. Фотограф щелкнул, пес обиженно затявкал, но дело было сделано. Барышня Серебряная извлекла из кармана кусочек сахару, и к голосам зрителей, полосканию на ветерке флажков и вымпелов и отдаленному лаю узников добавилось сосредоточенное собачье хрумканье.
Я незамеченным простоял в толпе больше двух часов, пока не объявили перерыв. Барышня Серебряная, этот кофейный розан, была для собачников чем-то вроде фактотума: она стучала на машинке, носила туда-сюда бумаги, ласково чесала за ухом взбудораженных собачек, мило беседовала с их владельцами, оказывала первую ветеринарную помощь и расточала улыбки. Впрочем, пиком всей ее деятельности были сценки с фотографом: по неведомым причинам каждый участник увековечивался не только со своим хозяином, но и с этой красивой девушкой, целиком посвятившей себя заботе о зверях.
Вот именно что целиком — я в жизни не встречал такой девушки! То есть, само собой разумеется, при виде пуделей и котят у барышень обычно случаются приступы чувствительности. Этакой бесчувственной чувствительности, которая так подходит к образу нежных юных созданий. Одно из них, в изящном габардиновом костюмчике, называвшее себя киноартисткой, сюсюкало как-то с котом, которого его владелец, поэт Коцоур, нарочно сделал тезкой академика Брата. «Утю-тю-тю!» — восклицала девица, чуть ли не целуя кота. Но тут котик зацепил коготком габардиновую нитку, и на девичьем лице, которое в тот момент не видел никто, кроме мета, отразились истинные чувства красавицы. Грубо схватив академика Брата за шкирку, она самым жестоким образом оторвала любопытную лапку от габардина. А потом академик Брат пролетел по воздуху, подобно тряпке, и чуть не опалил себе шерстку о раскаленную печь.
Но барышня Серебряная принимала симпатичные позы рядом с сенбернаром, который был почти с нее ростом, и рядом с явно склонным к шизофрении той-терьером, избалованным настолько, что половинка косточки, служившей материальным довеском к медали, так и осталась валяться на траве несъеденной. Она ласково прижималась лицом к мальтийским пинчерам (глаз не видно, а носы большие и черные), и к желтым клыкам грозного дога, что в порыве игры чуть не уронил ее на газон, а сахар проглотил целиком, даже не жуя, и к достойным селадона бородке и усам карликового пуделя, похожего на экзотического негритянского божка. Наконец до меня дошло, что друзья божьих тварей, кажется, намерены составить из этих фото настенный календарь. И тогда я решил, что впервые в жизни куплю себе календарь. Ни разу я его не покупал. Нужды не было. Я не планировал свою жизнь, а то, что меня интересовало на данный момент, всегда держал в голове.