Львенок
Шрифт:
Я остановил фотографа неподалеку от мужского туалета.
— Простите, пожалуйста! Для кого вы делаете снимки этой девушки с собаками?
Он окинул меня оценивающим взглядом.
— Желаете снимочек?
Я кивнул.
— Из этого получится серия открыток, — объяснил мужичок. — Это сейчас пользуется спросом. Киноактрисы, знаете ли…
— Ну да. Писатели…
— Они тоже, — как-то нехотя признал фотограф. — Но все же главным образом девушки — и еще животные. Вот мне и пришло в голову объединить это в серию под названием «Красавица и зверь». Ничего идейка, а?
Теперь я, в свою очередь, угадал его подавленную, однако
— А могли бы вы сделать для меня… частным образом… одну такую серию?
Он деловито записал мой адрес и пообещал выслать фотографии в течение двух недель наложенным платежом.
И это тоже случилось в моей жизни впервые. Мне никогда не были нужны фотографии. С меня хватало и оригиналов. А сейчас вот взял и заказал целый набор.
В ресторане самообслуживания я занял очередь за барышней Серебряной. Она меня не видела, повсюду царили давка и суматоха, потому что дело касалось еды. Я со своим деревянным подносом тащился за манящими кофейными плечами и вдыхал аромат ландыша.
Она вела шутливый спор с толстяком-диктором о том, что следует есть. Диктор рекомендовал свиную отбивную — потому как ей надо поправиться, а то она худая, как щепка. Барышня Серебряная в своей обычной манере закатывала глаза и тоном столь же наигранным, как и тон этого трактирного шутника-самоучки, ужасалась своей стремительно увеличивающейся талии. При этом талия у нее была тоненькая, такая, что я просто диву давался, как в столь крохотном пространстве может уместиться человеческий желудок. И болтала она такие банальности, что я ее просто не узнавал. Но это была она. Барышня Серебряная. И толстяк, тоже околдованный ее очарованием, рявкнул повелительно на повариху: «Отбивная, кнедлики, капуста — два раза!», а потом, похожий на опоенного шмеля, поплелся, спотыкаясь, следом за изумительной красоты попкой морской русалки в обеденный зал.
Когда они уселись, я подошел к их столику.
— Здесь свободно, барышня?
Она повернула в мою сторону знакомый антрацит.
— А, это вы! — произнесла она ледяным тоном. — Что ж, садитесь.
Я повиновался, чувствуя себя весьма неуютно. Барышня Серебряная представила нас друг другу — все так же холодно.
— Господин редактор Леден — господин Бартош.
— Бартош! Очень приятно. Бартош! — с воодушевлением воскликнул толстяк, протягивая мне руку. — Тоже любитель животных?
И он посмотрел на меня с невероятным дружелюбием.
Прежде чем я успел ответить, барышня Серебряная заявила:
— Господин редактор у нас специализируется по самкам.
На лице у толстяка отразилось недоумение.
— По самкам? Это как же… в исследовательских целях?.. Собачек изучаете?
— Барышня шутит, — сказал я. — Вы не обижайтесь, но я предпочитаю собакам кошек. Кошечек. — Говоря это, я старался проникнуть взглядом за антрацитовую преграду.
Толстяк немедленно почувствовал себя в своей стихии.
— Да что вы, молодой человек, как можно обижаться? Я и сам очень люблю кошек. Раньше-то я их не слишком жаловал, вечно их тошнит, да еще мебель когтями дерут. Но однажды я болел долго, а у нас тогда кот жил, трехцветный такой, знаете? И он всегда забирался ко мне в постель и садился мне на голову, честное слово, прямо на голову… и заводил свое «Мурррр!»… А потом начинал вылизывать мои усики. Я тогда пижонил, усики носил, такие маленькие, как у Гитлера, — засмеялся толстяк. —
И он умолк и глотнул пива.
— Я тоже люблю кошек, — сказал я. — В особенности одну, такую, знаете ли, светло-коричневую.
— A-а, это у вас наверняка сиамская. Причем еще молоденькая. С годами-то они чернеют, — с искренним интересом отозвался диктор и отправил в рот целый кнедлик с горкой капусты величиной с теннисный мячик. Да и барышня Серебряная уписывала за обе щеки, позабыв о своей талии.
— Не знаю, — сказал я. — Не знаю, что это за порода. Я пока еще в ней не разобрался.
— Ну, если она светло-коричневая, то это может быть только сиамская. Еще такими бывают кошки с острова Мэн, но те обязательно бесхвостые.
— Нет, — отозвался я. — У этой все при ней. Только она очень злая.
— Может, вы с ней дурно обращались? — вмешалась барышня Серебряная.
— Да? — нахмурился толстяк и внимательно глянул на красавицу, а потом — мрачно — на меня.
— Нет, что вы, — открестился я. — Она у меня всего неделю.
Барышня Серебряная подняла брови и протянула мне ключик к тайне своего прошлого:
— Значит, с ней дурно обошелся кто-то до вас.
— Точно, так оно и было! — энергично согласился толстяк. — Вы не представляете, какими жестокими могут быть люди! На нашей улице я недавно побил двоих мальчишек. Вы не поверите, что они придумали! Поймали кота, зажали ему голову в тиски и стягивали до тех пор, пока у него череп не треснул!
Барышня Серебряная непритворно вздрогнула и побледнела.
— Да вы что?!
— Извините, что рассказал, — быстро произнес толстяк. — Я понимаю, что приличный человек такое и вообразить не может. Ну, и задал же я этим подонкам! А беднягу кота мне, к сожалению, пришлось добить, он и так уже едва дышал. Ей-богу, я думал, у меня сердце разорвется. Что ж тут удивительного, что я не сдержался?
— Какой кошмар! — прошелестела барышня Серебряная.
Толстяк одним глотком допил пиво и встал.
— А ведь суд не посчитал это смягчающим обстоятельством. Видите ли, родители этих хулиганов подали на меня жалобу. Что я, мол, допустил грубое насилие по отношению к несовершеннолетним. Нашлись, понимаешь, несовершеннолетние! Грубое насилие, оказывается! А сами-то они каковы? Замучили животное! И что? У одного из них рука оказалась перебита, ну да, я и не отрицал, но разве он это не заслужил? А второй недосчитался двух зубов. Просто у нас сейчас… — он безнадежно махнул рукой, наклонился ко мне доверительно и испытующе посмотрел своими наивными глазами. — Я не знаю, каких взглядов вы придерживаетесь, молодой человек, но во времена Первой республики такое бы случиться не могло. Тогда действовала буква закона: издевательство над животными, параграфы такой-то и такой-то. А сегодня? — он выдержал длинную ораторскую паузу, взирая на меня все так же простодушно. — Сегодня всюду сплошные поблажки… потому-то мы так и живем… причем в первую очередь ублажают всяческое отребье. Этакий садизм! Да я если увижу все равно кого, кто мучит бессловесную тварь, так я же и убить его могу! И никаких угрызений совести, молодой человек! Никаких! Таким уж я уродился! Я собой не владею!