Львиное озеро
Шрифт:
Я швырнул бумаги на стол и снова достал свой листок с записями. Почему отца так интересовал именно Ларош и его реакция на вопросы о Львином озере? В документах, которые дал мне Макговерн, не было объяснительной записки пилота. Президент компании не станет мне помогать, это ясно. А сам Ларош? Он сумел убедить Паолу в смерти ее отца... Я не знал, что и думать. Может, Лэндс прав и я должен оставить все как есть?
Дверь за моей спиной открылась, и вошел Макговерн.
— Ну что, прочли?
— Да. Но я не нашел здесь заявления Лароша.
— Он сам расскажет вам, что случилось. Но, прежде чем пригласить
— Мне показалось странным то, что написали психиатры,— сказал я.— Судя по их отчету, мой отец был просто наблюдателем, а между тем он имел ко всей этой истории самое тесное касательство.
— То есть?
— Психиатры не знали о прошлом отца и оттого не смогли увидеть смысл в вопросах, которые он задавал Леддеру, и в рисунках.
— Как так?
— Вы слышали об экспедиции девятисотого года?
— Да,— ответил Макговерн, и его тон внезапно показался мне настороженным.
— Так вот, судя по всему, начальником той экспедиции был мой дед.
— Ваш дед! — Это известие, казалось, повергло его в смятение.
— Теперь вы, возможно, поймете, почему отца так интересовал Лабрадор,— продолжал я.— Это объясняет все те вопросы, в которых психиатры не нашли смысла.
— Стало быть, Джеймс Финлей Фергюсон — ваш дед. Я это подозревал. И Берт тоже. Господи! Родня в третьем поколении. Но ведь все ограничивалось слухами, не более того. Ничего так и не доказали. Что вам известно о той экспедиции?
— Почти ничего.
— Вы знаете, кто был спутником вашего деда, куда они шли и что искали?
— Нет. И приехал я вовсе не из-за этого.
— Хорошо. Теперь я готов признать, что дело предстает в ином свете. Однако это вовсе не доказывает, что Бриф жив. Вы могли ничего не знать об экспедиции Фергюсона, но ваш отец знал все.
— Ну и при чем тут это?
— А при том. Теперь все ясно. Понятны его мотивы. Воистину, сойти с ума можно по-разному.
Я не понимал, куда он гнет, и честно признался в этом.
— Ладно,— махнул рукой Макговерн. — Все равно я не верю, что ваш отец принял радиограмму. И вообще лучше послушайте, что скажет Ларош.
Он встал и вышел из комнаты. Из-за двери донеслось возбужденное перешептывание. Потом она открылась снова, и на пороге появился Лэндс. Следом за ним вошел еще один человек, высокий и стройный, с лицом, подобного которому я никогда прежде не встречал. В комнату заглянуло солнце, луч упал на вошедшего, и я увидел высокие смуглые угловатые скулы, прищуренные глаза, привыкшие оглядывать горизонт, и высокий лоб, который пересекал длинный рубец. Шрам уже почти зажил, а выбритые вокруг него волосы начали отрастать черным пушком на белой коже черепа. Правая бровь тоже была сбрита, и от этого все лицо казалось странно перекошенным.
Макговерн предложил Ларошу сесть, и тот опустился на стул, метнув в мою сторону косой взгляд. У него были карие, глубоко ввалившиеся глаза. Вдруг он улыбнулся мне и вытащил из кармана трубку. Теперь он показался мне моложе, хотя волосы на его висках уже тронула седина.
— Ладно, — сказал Макговерн. — Давайте кончать с этим делом. Итак, вы все еще убеждены, что ваш отец мог принять какую-то радиограмму от Брифа?
Я кивнул.
— Почему?
— Мне бы хотелось выслушать Лароша,— сказал я вместо ответа.
— Разумеется. Но сначала скажите, что вселяет в вас такую уверенность? Вы жили вместе с отцом?
— Нет.
— Тогда почему вы так убеждены в его рассудке?
— Потому что я — его сын. Сын всегда знает, болен отец или здоров. Моему отцу было известно, что дело в Львином озере. И в Брифе...
— Что вы сказали? — вопрос Лароша прозвучал как хлопок, и в комнате вдруг наступила тишина.
— Ладно, оставим пока вашего отца, — быстро проговорил Макговерн.— Пришла пора послушать, что случилось в действительности. Давай, Берт, расскажи ему все как было.
Ларош немного помолчал, облизывая губы, потом сказал:
— Ну что ж... так, наверное, будет лучше.
«А он нервничает»,— подумалось мне.
— Ладно. Вечером четырнадцатого сентября мы взлетели. Примерно в половине седьмого, в страшной спешке. Начинался шторм, озеро Разочарований волновалось. До квадрата С2 было полчаса лету, но не успели мы покрыть и половины пути, как видимость резко ухудшилась Кончилось тем, что мне пришлось буквально прыгать с озера на озеро. Только самые маленькие из них я мог видеть целиком, остальные же казались просто водными пространствами, почти неразличимыми из-за дождя и темноты. Летел я только по компасу, а место приземления искал, летая кругами нал самыми кронами деревьев. Темнота и дождь лишили меня всяких ориентиров. Потом налетел снежный шквал. Я как раз был над каким-то озером. Выбирать не приходилось, пришлось идти на посадку. Самолет задел верхушки деревьев, ударился о поверхность воды и вдруг врезался в скалу. Мы налетели на нее правым крылом, самолет рвануло в сторону и еще раз швырнуло на камень, теперь уже бортом. Я ударился в стекло лбом и потерял сознание...
Когда он очнулся, самолет наполовину затонул. Лароша контузило. Он пополз назад, в фюзеляж, где обнаружил бесчувственного Бэйрда. Тот был изранен обломками самолета.
— Поль тоже был ранен, — продолжал Ларош, прикрыв глаза. — Я сделал все, что мог. На скале не было дров для костра. Через двое суток шторм утих, тогда я поймал в воде бревно и на нем отбуксировал обоих раненых к берегу. Там я разжег огонь, соорудил шалаш и принес кое-какие продукты с борта самолета. Еще через двое суток опять начался шторм с северо-восточным ветром, и наутро самолет ушел под воду. Ветром задуло костер, а развести новый я не смог: все спички промокли. К ночи умер Бэйрд. Еще сутки спустя — Бриф. Тогда я пошел на запад. Я знал, что рано или поздно выберусь к железной дороге. Полз пять суток и днем двадцать пятого числа дотащился до 203-й мили, где строители делали насыпь. Вот и все.
— Вы перенесли на берег радио? — спросил я.
— Нет, передатчик утонул вместе с самолетом.
— Погребли покойных?
— У меня не было сил. Но я пытался найти их потом, дважды летал с пилотом из Пор-Картье. Куда там! Здесь буквально тысячи озер.
— Тысячи. Но Львиное озеро одно,— сказал я и вновь почувствовал, как нарастает в комнате напряженность.— Вы знали, что это именно оно, не так ли? Эта скала в середине...
— Шел снег...— пробормотал Ларош.
— Когда вы разбились — да. Но потом... Разве вы больше не видели скалу? Она имела форму льва, не правда ли?