Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
С этими словами он сердитым, ироничным жестом указал на стенки шатра, раздувающиеся с каждым очередным напором бури, накрывшей Байт-Нуба.
— Даже будь у нас армия вдвое многочисленней, было бы безумием затевать осаду в такую непогоду! — закончил Ричард.
— Поверить не могу, что ты снова уклоняешься! — Гуго Бургундский бросил презрительный взгляд на карту и тряхнул головой: — Мы ведь в двенадцати милях от Священного города. Всего в двенадцати милях!
— Наши люди зашли так далеко не для того, чтобы поджать хвост и обратиться в бегство. — Епископ Бове даже не утруждал себя взглядом на карту, предпочитая не сводить осуждающего взора с Ричарда. — Зачем принимал ты крест,
Генрих и Андре оба вскочили. Но в кои веки анжуйский характер не вспыхнул. Ричард даже не пытался защищаться, сознавая полную бесполезность затеи. Кровь Христова, как он устал от всего этого! Можно говорить что угодно, его все равно никто не услышит. Создавалось впечатление, что и не минуло с тех пор четыре месяца и они до сих пор в Яффе, продолжая тот же самый спор и напирая на одни и те же аргументы.
Но Ричард ошибся — это не был повтор стычки в Яффе. Поначалу Гуго Тивериадский держался на заднем плане, но теперь пробился к центру шатра.
— Нелепо обвинять английского короля в недостатке желания сразиться с сарацинами, — язвительно бросил он. — Будь я убежден, что ты сам веришь в это обвинение, господин епископ, то счел бы тебя страдающим от хвори, поражающей ум. Кто благополучно довел нас до Яффы? Кто выиграл битву при Арсуфе? Не ты, милорд епископ, и не ты, милорд герцог. Зачем нам без конца тратить время на эти мелкие свары, вместо того чтобы обсуждать действительно важные проблемы? Способны мы взять Иерусалим?
Когда французы попытались его перебить, Гуго предупреждающе вскинул руку.
— Нет! Клянусь Богом, вы меня выслушаете! Некоторые из вас употребляют слово «пулен» в качестве оскорбления, по крайней мере, за нашей спиной. Так вот, я горжусь тем, что я пулен. Мне куда больше известно о сражениях в Святой земле, чем людям, всю свою жизнь проведшим на жирных, зеленых полях Франции. И мой ответ — нет. Мы не способны овладеть Иерусалимом. Быть может, вы обвините и меня в нехватке желания победить в этой войне? Здесь мой дом, не ваш, и после того как вы вернетесь в родные земли, я останусь тут и буду до конца биться с врагом, который тоже никуда отсюда не уйдет.
— Мы не сомневаемся ни в крепости твоей веры, ни в доблести, — возразил Гуго. — Но нам нельзя сдаваться — до Иерусалима осталось рукой подать!
— Нет, милорд герцог, это не так. — Гарнье Наблусский спокойно сидел на сундуке, скрестив на груди руки, но голос его раздавался по всему шатру — великий магистр госпитальеров привык повелевать людьми. — Трудности, с которыми мы столкнулись в сентябре, остались неразрешенными. По-прежнему существует угроза, что наши линии снабжения будут перерезаны Саладином, и тогда мы окажемся без припасов в неприятельской стране, зажатые между войском султана и гарнизоном Иерусалима. С последнего нашего спора ничего не изменилось, стало только хуже. Наша армия ослаблена болезнями и дезертирством, вдобавок сейчас разгар одной из самых суровых зим на моей памяти. Война в Святой земле не даром зависит от времени года — чтобы убедиться в этом, достаточно высунуть нос из шатра.
Прежде чем кто-либо успел возразить, великий магистр тамплиеров выступил в поддержку Гарнье. Робер де Сабль заявил, что даже если крестоносцам удастся каким-то образом захватить Иерусалим, у них не получится удержать город, потому как все участники похода, приехавшие из других стран, сочтут свою клятву исполненной и уедут.
— Мы ставим на кон гораздо большее, чем жизни наших людей. Речь идет о судьбе королевства, потому как, если армия потерпит второе поражение вроде Хаттина, Утремер будет обречен. Предлагаю отступить к побережью и отстроить Аскалон, как и предлагал нам в сентябре король английский.
Французов эти доводы не убедили. Они разъярили всех тамплиеров, назвав Робера де Сабля марионеткой Ричарда, поскольку магистр был вассалом английской короны. А возражения госпитальеров и пуленов отмели в сторону под тем предлогом, что священная война вовсе не чета любой другой. Бог хочет, чтобы крестоносцы осадили Иерусалим, настаивали они, и он вознаградит их, даровав победу. Эти самые аргументы принесли французам перевес в Яффе. Но в ту холодную январскую ночь в Байт-Нуба вышло иначе. К огорчению подданных Филиппа, собратья-крестоносцы не стали в очередной раз отвергать воинский опыт и искусство в пользу слепой веры. Было решено, что армия не станет пытаться брать Иерусалим сейчас, а отойдет и встанет на развалинах Аскалона с целью отстроить город и грозить оттуда главной опоре Саладина — Египту.
Французы удалились, предрекая беду и изрекая скрытые, а иногда и не очень, угрозы оставить крестовый поход. Гуго Бургундский помедлил на пороге и вперил гневный взгляд в Ричарда, которого считал главным виновником своего постыдного поражения.
— Никогда наши люди не простят тебе этого, — бросил он. — Им не понять, почему мы даже не попытались отбить Священный город.
Ричард промолчал, потому как хотя он искренне верил, что крестоносцы избежали только что катастрофы, от которой содрогнулся бы весь христианский мир, но одновременно понимал — Гуго прав. Воины никогда не поймут, и винить станут именно его, Ричарда Львиное Сердце.
ГЛАВА XII. Аскалон, Утремер
Узнав, что нападения на Иерусалим не будет, солдаты упали духом. Крестоносцы готовы были терпеть трудности, если это нужно ради возвращения Священного города. Теперь же, узнав про отход к побережью, они были ошеломлены, сбиты с толку и рассержены, ведь все их страдания оказались вдруг напрасными. Ричард тоже мучился, так как ощущал, что даже сохранив подчиненным жизни, все равно подвел их. Он делал что мог, обеспечивая перевозку больных и раненых в Яффу, и это не осталось незамеченным хронистами. Амбруаз сообщает, что много «худого народа» было бы брошено, если бы не английский король, и автор Itinerarium признает, что без этой помощи многие из недужных скончались бы, поскольку не имели возможности позаботиться о себе. Но оба пишут также, что всякий «проклинал день, когда родился на свет», что сокрушенные сердцем солдаты не находили утешения.
Достигнув Рамлы, унылая и разочарованная армия раскололась. Большая часть французов отказалась долее служить под началом Ричарда и рассеялась. Одни направились в Яффу, другие в Акру, а некоторые даже поклялись присоединиться к Конраду в Тире. Генрих и его люди остались верны, и вместе с Ричардом шампанцы выступили печальным маршем на Аскалон по дорогам, развезенным настолько, что они стали напоминать смертельно опасную трясину. Избитые самой свирепой непогодой зимы: снегом, градом, ледяными ливнями, двадцатого января крестоносцы добрались наконец до Яффы. Там, среди руин некогда оживленного города, воины искали укрытия от бури столь яростной, что королевские галеры не решались войти в опасную гавань больше недели. Как раз к тому времени, когда припасы совсем истощились, разбушевавшееся море успокоилось достаточно, чтобы позволить нескольким кораблям пристать к берегу и выгрузить провизию. Вскоре погода снова испортилась, и когда провиантские галеры отважились на еще одну выгрузку, их выбросило на камни, и большая часть экипажей погибла.