Лягушка на стене
Шрифт:
— Трофима на берег спишут, — докончил мысль старпом. — Вот он и будет там вязать. И из лодки выбрось, — его голос погрустнел, — там в носу мой ахан лежит.
Корабль снялся с якоря и взял курс на город. Чайки, конвоировавшие судно, убедившись, что запасы калужатины кончились, вскоре отстали. Кок на камбузе готовил на ужин невинное блюдо: картошку с рыбными консервами.
Из каюты по-прежнему доносились резкий надсадный кашель и слабые стоны. Матросы сидели в кают-компании тихо, как будто корабль вез покойника. Только в машинном отделении отчаянно матерился Юра, переживавший потерю аханов. Капитан, бессменно стоящий за штурвалом почти пять часов, болезненно морщился при каждом новом приступе кашля. Казалось, легкие
Внезапно за переборкой наступила тишина. Смолк посторонний звук, несколько часов терзавший всю команду. Люди, сидевшие в кают-компании, переглянулись. Капитан вытер вспотевшую лысину, отдал штурвал старпому и вышел на палубу. Дверь злополучной каюты открылась, и из нее, покачиваясь, вышел Трофим. Увидав капитана, он виновато втянул голову в плечи, вымученно улыбнулся и протянул руку. На ладони лежала злополучная «снежинка». Капитан посмотрел на Трофима, на жучку, пригладил ладонью свою лысину, ободряюще похлопал механика по плечу и пошел в ходовую рубку.
Промасленный Юра вылез из машинного отделения и тоже навестил Трофима, но был он с ним недолго. Оля и Наташа стыдливо прикрыли соседнюю дверь, когда Юра возвращался назад, в свой пропахший соляром гремящий железный погреб. Наоборот, другая дверь распахнулась, и Геннадий Борисович с интересом прослушал монолог проходящего мимо механика и даже, наверное, узнал что-то новое, так как сделал пометки в своей крохотной записной книжке, с которой не расставался никогда.
А виновник конфуза лаборанток, лингвистических открытий Геннадия Борисовича, душевного облегчения всей команды уже сидел в кают-компании, пил теплый чай и морщился при каждом глотке.
Редкие зеваки, торчащие на вечернем пирсе, еще долго судачили между собой: силуэт торопящегося к городу судна неожиданно развернулся и исчез в сумерках, оставляя на невидимых волнах осколки драгоценных камней — справа изумрудов, слева — рубинов. А две машины — белый «рафик» с красным крестом на борту и защитного цвета «газик» без опознавательных знаков, но с номером, который был хорошо знаком окрестным браконьерам, одновременно тронулись с места и ушли от причала.
ПРАВИЛЬНЫЙ ТЕМПЕРАТУРНЫЙ РЕЖИМ
— Ну вот, Володя, располагайся в новом доме. Не маловат? — спросил Боря, знакомый егерь, снимая висячий замок с дверей.
Последнюю фразу я правильно расценил как шутку. В огромном помещении охотничьей базы, куда мы вошли, запросто могло разместиться два взвода охотников. Правильные ряды расставленных повсюду двухъярусных кроватей, застеленных серыми и синими казенными одеялами, удручающе напоминали казарму. Посередине стояла огромная печь. Боря, коренной дальневосточник, очень солидный человек для своих двадцати семи лет, имел своими предками корейцев и узбеков, и поэтому его принимали за своего от Армении до Якутии.
— Нравится? — спросил Боря, явно довольный своим владением. — Лучшая база района. И самая большая, — повторил он с гордостью. — Здесь сам Орлов любит охотиться. Бросай рюкзак, занимай любую кровать. Пойдем, я тебе хозяйство покажу.
Мы вышли на улицу.
— Это сортир, — начал Боря обзорную экскурсию. — В прошлом году его ураган повалил. Как раз в
— Это дрова. — Боря подвел меня к сложенной у стены поленнице. Откуда Боря приволок такую гигантскую лиственницу, было для меня загадкой. Каждое полено было в половину человеческого роста и около метра в диаметре. — Дрова у тебя есть, — удовлетворенно произнес Боря, глядя на чудовищные кряжи. — В тамбуре и в доме под кроватями сухие лежат. А если не хватит — поколешь. Вот колун. — И Боря показал инструмент. — Однако пошли в дом, поговорим о главном.
Но мы задержались на крыльце. Боря пошарил в своем мокром рюкзаке и достал оттуда хороший кусок подсоленной калужатины и повесил его на гвоздь под крышей.
— Это тебе на первое время, — сказал Боря, брезгливо вытирая руки о штаны. — А то ведь, как всегда, супами из пакетов будешь питаться.
Мы снова зашли в дом.
— Располагайся, — сказал Боря, — осмотрись, а я сейчас. Я стал распаковывать рюкзак. Тем временем Боря, судя по раздававшимся снаружи звукам, вытаскивал что-то тяжелое из лодки. Дверь открылась, и Боря, отдуваясь, затащил на середину комнаты огромный бидон. Я сразу понял, что в нем находилось.
— Вот самое главное, — удовлетворенно произнес Боря, садясь на бидон и похлопывая его по округлому боку. — Брагу поставил. Тебе все равно печь топить, так что присматривай за ней. Мы ее вот здесь определим. — И Боря, поднатужившись, подкатил бидон к печке. — Ты уж, пожалуйста, проследи. Когда печка протопится — отодвигай, а на ночь ставь поближе. В этом деле главное не только время, но и правильный температурный режим. Ну вот и все. Через неделю навещу. Поехал я, а то отлив пойдет, и не выйду и из речки.
Я остался на крыльце и посмотрел, как Борина синяя вязаная шапочка мелькает по извилинам протоки — густой бордюр травы по берегам скрывал мчащуюся к морю лодку.
Я дождался, когда рев мотора стихнет, и более тщательно осмотрел свои владения. Для этого я достал из рюкзака бинокль и по приставной лестнице взобрался на крышу. Дом стоял посреди обширной, совершенно ровной заболоченной равнины. Вдалеке серела вода залива. Я направил бинокль туда и увидел двигающуюся точку — Боря успел-таки до отлива проскочить устье.
Долину с трех сторон окружали далекие гряды сопок. Повсюду среди низкой травы лежали многочисленные озерки, на которых осенью останавливались пролетные утки. Для охот-хозяйства и для базы действительно было выбрано отличное место.
Я посидел на крыше еще некоторое время, наметил те места, куда мне надо было сходить в первую очередь, спустился по лестнице на землю и стал устраиваться.
Было начало августа. Стояла удивительная погода. Синело небо, дул легкий теплый ветерок, светило нежаркое солнце. Комары по причине близкой осени отсутствовали. До открытия охоты было еще далеко, и я наслаждался бархатным сезоном в полном одиночестве. На этой точке мне надо было собрать серию сверчков — небольших пестрых птичек. Сверчки, когда молчали, были абсолютно незаметными, так как держались в густых зарослях. А во время пения забирались на вершины кустов и этим выдавали себя. Однако делали они это только на вечерней заре. Поэтому весь день у меня был свободный. Я поздно вставал (хочется привычно продолжить — одевался, но это было не так, ведь я по причине теплой погоды и полного отсутствия комаров и людей нередко ходил в костюме Адама), купался в речке (после воды, которая содержала попавшую из болот торфяную взвесь, я нещадно чесался), разжигал печку и, пока она нагревалась, занимался физкультурой — колол дрова.