Лям и Петрик
Шрифт:
Он метался из стороны в сторону, терзал себя и, как всегда в таком состоянии, попробовал сделать единственный нефальшивый, по его мнению, ход: ухватиться за свой поэтический талант. Чем больше он натыкался на противодействие редакторов и критиков, тем больше верил в свою одаренность. Он считал всех этих знатоков ослами и систематически отсылал им свои тетрадки.
Йотель не мог покинуть страну в таком подавленном состоянии, он должен был остудить свои страсти. Ведь он рассчитывал, что ему достаточно будет только появиться, и он тут же покорит Эльку; ей надо было только увидеть
Когда он наконец отыскал Эльку, вокруг нее, по обыкновению, толклось множество товарищей. И с первых же шагов он наткнулся на человека, с которым побоялся даже затеять разговор. Возле нее начеку стоял Ара Пустыльник.
Йотель стал объезжать редакции, посещать критиков, чтобы по своему единственно нефальшивому счету потребовать оплату за израненное сердце. Однако обстоятельства вынудили его с позором бежать к границе — опасность быть разоблаченным уже толкала его в спину.
А итог счетов был ясен: он нацелился вредить революции, на которую затаил злобу, а нанес ей только незаметную царапину; замахнулся на кровожадное самодержавие, первым превратившее его в ищейку, а дело свелось всего-навсего к «работе» на немецкий империализм.
[24]
Кет и Петрик домой не вернулись. Гайзоктер только и ждал, чтобы они заявились, он уж разделался бы с ними.
Кет и Петрик направились в Екатеринослав, к Эльке.
Поля и села на дороге, степные просторы выглядели пустынно, пугали — казалось, они полны опасностей. Приятели готовы были бежать хоть на край света, только бы не быть здесь, где от тысяч вражеских глаз негде укрыться.
По дороге они успокоились, а город с его чистыми, светлыми улицами и вовсе избавил их от страха.
В огромной зеркальной витрине магазина готового платья, точно в неподвижном, прозрачном озере, отражался весь проспект — с прохожими, домами, с извозчиками. Приятели и себя увидели в зеркальном стекле, они только не увидели ту, кого ждали, — Эльку.
По сверкающей золотом вывеске над дверью, по входящим и выходящим из магазина нарядным дамам легко было догадаться, что внутри, наверное, множество больших светлых залов, по которым прогуливаются разодетые господа. И, конечно, Элька там живет в роскоши, среди шелков и ярких цветных лент.
Приятели подбивали друг дружку зайти в магазин, сказать Эльке о своем приходе, но оба тут же придумывали различные отговорки, чтобы оттянуть время. Может, Элька все-таки сама выйдет.
Но ожиданию конца и края не было. Они успели насидеться на противоположном тротуаре, откуда дворник их потом прогнал. Им уже до тошноты опостылело глазеть на дверь и перехватывать подозрительные взгляды покупателей.
— Петрик, гляди в оба, может, она теперь носит шляпу, тогда ее сразу не узнаешь. А я на минутку сбегаю вон туда, в переулок.
Минутка, надо сказать, затянулась, и неспроста. Когда Кет вернулся, его было не узнать. На голове красовалась новенькая фуражка с проволочным кругом внутри и лакированным козырьком. Лицо Кета было чисто выбрито и напудрено, сапоги смазаны жиром. Кет будто сразу вырос, преобразился и выглядел теперь привлекательным
— Ну, и я отлучусь на минутку, — ухмыльнулся Петрик.
Когда Петрик, тоже приглаженный и подстриженный, вернулся, Кет с видом знатока осмотрел его и сказал:
— Надо бы заодно и побриться.
Петрик украдкой смущенно потер лицо. Неужто Кет всерьез полагает, что Петрику пора начать бриться?
Немного позже приятели шагали по обе стороны Эльки и оживленно говорили, перебивая друг друга и стараясь привлечь ее внимание. Однако их сбивало с толку ее пепельно-желтое лицо. Щеки ввалились, платье на ней было потрепанное, разбитые туфли шлепали по тротуару. Только высокий, белый лоб остался тем же; он нависал над ее худым, осунувшимся лицом совсем как чужой. Странно, ведь она работает в таком роскошном магазине! Одно лишь окно из зеркального стекла — уже целое состояние.
Петрик не выдержал:
— Что с тобой, Элька?
— Со мной? — удивилась она. — Ничего, — и еле слышно закончила: — Слишком затянулась забастовка у Эйдемана. Скажите, — неожиданно перебила она себя, — что у вас делал Меер Шпон?
— Аршин? Счастье его, что он вовремя убрался. — Кет стал подробно рассказывать, как появился Аршин и что он за человек.
Петрик знал, что Эльке нечего рассказывать, кто такой Аршин и что он собой представляет, все же он не перебивал товарища. «Как она меняется в лице», — подумал он, а вслух сказал:
— Элька, нас в любую минуту могут схватить. Ведь за нами гонятся.
— Да, да, мы еще поговорим. А пока пошли со мной, я спешу на суд над Меером Шпоном. Вы можете там рассказать все, что знаете. — Она умолкла и больше ни слова не проронила всю дорогу, несмотря на настойчивые, недоуменные вопросы приятелей.
Они торопливо спустились куда-то по шатким ступенькам. В полутемном подвале уже собрались люди. Их лица смутно различались в полумраке. Кто-то засветил маленькую лампочку.
— Это наши. — Элька показала на Петрика и Кета и запросто села за стол.
С минуту в подвале стояла напряженная тишина.
Неизвестно, то ли суд только что начался, то ли он уже был в самом разгаре.
Человек с рыжими усами предоставил слово пожилому рабочему, который заговорил на не очень правильном русском языке:
— После того как нас победили, когда наступило тяжелое время реакции и эта чума косила нас сотнями, — с кем был тогда Меер Шпон? Он один из первых опустил голову. Если б он отошел от революции, как это было со многими интеллигентами, стал бы предателем, ренегатом, перед нами был бы явный враг. Но этого не случилось. Он остался среди нас, сея уныние, малодушие, неверие. Не знаю, что так быстро вылечило Шпона от малодушия, то ли его близкое знакомство с ликвидаторами и с жалкой возможностью повести рабочее движение по легальному пути, то ли жизненные блага, которые так щедро сулят всем ликвидаторы: выгодно жениться, стать хозяйчиком и посмеиваться над нами, как взрослый над забавами детей. Не понимаю, зачем он снова пришел к нам?