Любавины
Шрифт:
– Ну?
– Ни черта здесь нету. Спрятал где-нибудь, – сказал Закревский.
– Вася, ну-ка вложь ему! – кивнул Макар на Федю. Но не выдержал и сам опять склонился над ним и стал молча бить по лицу. Вид крови разъярял его. Бил немилосердно. По зубам, по носу, по глазам…
– Скажешь, гадина, или нет? – сквозь стиснутые зубы, скривив рот, спросил он. – Сейчас казнить буду!
Федя уже почти терял сознание.
Макар вытер руку и отошел от кровати.
– Нету?
– Ничего.
Макар
Закревский бросил искать, подошел к кровати, зажег спичку и поднес ее к рыжеватой Фединой бороде. Она вспыхнула. Огонь на мгновение охватил лицо. Федя зажмурил глаза, заметался, глухо заревел, стал царапать лицо пальцами… Закревский подушкой погасил огонь. Понесло паленым.
– Где золото?
– Нету… – Федя качнул головой. Из глаз его катились слезы.
– Как так нету? – подошел Макар. – Как нету? Тебе же Гринька дал полпуда, за это ты его отпустил.
Федя опять слабо качнул головой, с трудом сказал:
– Обманул он меня… убежал он…
Закревский выразительно посмотрел на Макара.
Макар склонился к Феде.
– Врешь. Ты это сейчас придумал, – и снова стал бить, придавив к кровати Федину руку коленом.
Между ударами Федя негромко просил:
– Макар, хватит… Макар…
Макар бросил его. Выпрямился.
– Наверно, правда нету. Пошли.
Вася снял с Феди петлю, некоторое время любовался работой Макара и Закревского.
– Уделали вы его! А вышло – ни за что.
– Ничего. Это ему за уполномоченных этих пойдет. Он тут якшаться начал с ними.
Они ушли.
– 24 -
Свадьбу решили закатить великую.
С обеда начали съезжаться разбойнички. Всего набралось человек пятнадцать.
День был солнечный, теплый. Распрягали коней и валились на разостланные потники, кошмы – лежали, грели на солнышке грешные тела свои. Мужики были все как на подбор – здоровые, гладкие, очень довольные легкой жизнью. Пожилых не было.
Оглашали тайгу беззаботным здоровым гоготом. Тайга настороженно и терпеливо молчала.
Тут же, на поляне, под огромной треногой горел костер – варился баран. Специально ездили за котлом.
Марья вымыла в избушке, выскребла стол, нары, промыла оконце, перетряхнула всю рухлядь, устелила пол сосновыми ветками… Михеюшка не узнавал своего жилья.
Егор в свежестираной рубахе, несколько пришибленный всей это веселой кутерьмой и огромным своим счастьем, слонялся из избушки на поляну и обратно – не знал, куда себя деть. С удовольствием рубил дрова, таскал Марье воду.
Марье дел было по горло. Заканчивала уборку в избушке, следила за варевом и еще урывала минутку-другую – поглядеть
Макар с Васей и с ними еще человека четыре куда-то уехали верхами. Сказали, скоро будут.
Закревский в безукоризненно белой рубашке (кто только стирал их ему и гладил!) и в синем, очень нарядном пиджаке расхаживал по поляне, посвистывал. Подолгу и внимательно смотрел на Марью, когда она проходила мимо или хлопотала у костра.
Марья заметила, сказала Егору. При этом не скрыла, как она думает о Закревском:
– Весь желтенький… как чирей.
Егор хмыкнул, промолчал.
Закревский раза два пытался заговорить с Марьей, но ей все некогда было.
Приехал Макар со своим отрядом. Привезли четырехведерный логушок самогона и гармонь.
– Ну как? – огласил поляну своим сильным, чистым голосом Макар. – Идут дела?! – спрыгнул с коня, расседлал, хлопнул его по крупу, отгоняя в кусты, на зеленую травку.
Когда солнце поклонилось к закату и на поляну легли длинные косые тени, сели за стол. Уместились кое-как, несмотря на то, что стол удлинили досками с нар.
Во главе стола, под божьей матерью, сидели Егор и Марья. По правую руку от них, рядом с Егором, – Закревский, по левую, с Марьей рядом, – Макар.
Михеюшку тоже посадили за стол. Днем Марья постирала ему рубаху и обстригла тупыми ножницами волосы на голове – лесенкой.
Михеюшка тихо сиял и все хотел рассказать соседу про свою свадьбу… И вообще – как раньше игрались свадьбы.
Разговаривали все сразу. Делили посуду. Не хватало стаканов, вилок. Кто вынимал из-за голенищ нож, кто прямо руками выворачивал из барана ногу и волок к себе.
Закревский застучал вилкой по стакану. Постепенно затихли. Повернулись к Закревскому.
– Други мои! – начал тот, с трудом поднявшись, так как был стиснут с обеих сторон. – Мы сегодня собрались, чтобы… – он посмотрел на Марью. Та покраснела и опустила глаза. – Чтобы отпраздновать как следует – по-русски! – бракосочетание этих молодых людей.
Закревский опять посмотрел на Марью и при общем молчании пригубил из стакана. Обвел взглядом настороженные, лукавые лица и сказал:
– А самогон-то горький.
Как будто потолок обвалился – все разом гаркнули:
– Горька-а!!
Егор первый поднялся и, не глядя ни на кого, ждал, когда встанет Марья. На крепких плитках его скул заиграл румянец.
Марья тоже поднялась… Шум стих.
Егор неловко обнял невесту, ткнулся ей куда-то в щеку и сразу сел.
Опять заорали… Кто-то стал доказывать, что это надувательство – так не целуются! Кто-то изъявил желание показать, как надо. Егор посмотрел на Марью. Она держала стакан в руке, не решалась пригубить. Егор кивнул ей. Она вдруг молча заплакала.