Любавины
Шрифт:
Затренькали балалайки. Учинили пляску. В беспаловской родне был искусный плясун – Мишка Басовило, крупный парень, но неожиданно легкий в движениях.
И здесь тоже имелся один – Пашка Мордвин, невысокий, верткий, с большой кудрявой головой и черными усмешливыми глазами.
Поспорили: кто кого перепляшет?
Образовали круг.
Балалаечник настроился, взмахнул рукой и пошел рвать камаринского.
Первым в пляс кинулся Мишка Басовило. Что он выделывал, подлец! Выворачивал ноги так, выворачивал этак… шел трясогузкой, подкидывая
Зрители то хохотали, то стояли молча, пораженные легкостью и силой, с какой этот огромный парень разделывает камаринского.
Мишка с маху кидался в присядку и, взявшись за бока, смешно плавал по кругу, далеко выкидывая длинные ноги… Но вдруг он вырастал в большую крылатую птицу и стремительно летал с конца на конец широкой площадки. А то вдруг останавливался и начинал нахлопывать ладонями себя по коленам, по груди, по животу, по голенищам, по земле, сидя… В заключение Мишка встал на руки и под восторженный рев публики прошелся так по всему кругу. Это был плясун ухватистый, природный. Опасный соперник.
Пашка понимал это.
Он вышел на круг, дождался, когда шум стих… Кокетливо поднял руку, заказал скромненько:
– Подгорную.
Едва балалаечник притронулся к струнам, Пашку как ветром вздернуло с места и закрутило, завертело… Потом он вылетел из вихря и пошел с припевом:
Как за речкой-речею Целовал не знаю чью. Думал, в кофте розовой, А это пень березовый.Пашка хорошо пел – не кривлялся. Секрет сдержанности был знаком ему. Для начала огорошил всех, потом пошел работать спокойно, с чувством. Смотреть на него было приятно.
Частушек он знал много:
Я матанечку свою Работать не заставлю, В Маньчжурию поеду - Дома не оставлю.Ловко получалось у Пашки: поет – не пляшет, а только шевелит плечами, кончил петь – замелькали быстрые ноги… Ухватистый, дерзкий.
С крыши капали капели, - Нас побить, побить хотели, С крыши – целая вода, - Не побить нас никогда!Под конец Пашка завернул такую частушку, что девки шарахнулись в сторону, а мужики одобрительно загоготали.
Стали судить, кто переплясал. Трудное это дело… Пришлые доказывали, что Мишка; Поповы, Байкаловы, Колокольниковы и особенно Яша Горячий отстаивали своего.
– А что Мишка?! Что ваш Мишка?! – кричал Яша, налезая на кого-то распахнутой грудью (его за то и прозвали Горячим, что зиму и лето рубаха его была расстегнута чуть не до
– Спробуй! Чего зря вякать-то, ты спробуй!
В другом месте уже легонько поталкивали друг друга.
– Тетеря! Иди своей бабушке докажи!…
– Ты не толкайся! Ты не толкайся! А то как толкану…
– По уху его, Яша, чтоб колокольный звон пошел!
– Шантрапа! Голь перекатная!
– Катись отсюда… Мурло!
– Ну-ка, ну-ка… Что ты рубаху рвешь?… Ромка, подержи балалайку…
Могла завязаться нешуточная потасовка, но вмешался Федя Байкалов.
– Э-э!… Брысь! Кто тут?! – он легко раскидал в разные стороны не в меру ретивых поклонников искусства, и те успокоились.
– Да обои они, черти, здорово пляшут! – воскликнул кто-то.
Это приветствовали смехом. Уладилось. Снова началась пляска как ни в чем не бывало.
Опять тренькала балалайка. Плясали девки. Парами, с припевом, сменяя друг друга.
Кузьма вздрогнул, когда во второй паре увидел Клавдю.
Клавдя плясала, вольно раскинув руки, ладонями кверху, – очень красиво. Ноги мелькали, выстукивая частую дробь. Голова гордо и смело откинута – огневая, броская.
«Молодец! – похвалил Кузьма. – Моя жена!»
Кабы знала-перезнала, Где мне замужем бывать, - Подсобила бы свекровушке Капусту поливать,– спела Клавдя и обожгла мужа влюбленным взглядом.
Некоторые оглянулись на Кузьму.
«Это она зря», – смущенно подумал Кузьма, незаметно отступая назад. Ушел в балаган и оттуда стал слушать песни и перепляс. «Здорово дают… Молодцы. Но драка, оказывается, может завариться очень даже просто».
Разошлись поздно.
Кузьма нашел в одном из балаганов Федю, прилег рядом. Хотелось поговорить.
– Здорово ты их давеча! – негромко, с восхищением сказал Кузьма, трогая сквозь рубашку железные бицепсы Феди. – Одного не понимаю, Федор: как они могли тебя тогда избить? Макар-то…
Федя пошевелился, кашлянул в ладонь. Тихо сказал:
– Ничего. Что меня побили, это полбеды. Хуже будет, когда я побью.
– Найдем мы их, Федор, – не то спросил, не то утвердительно сказал Кузьма.
– Найдем, – просто сказал Федя.
– Федор, ты в партизанах был?
– Маленько побыл. Баклань-то не задела гражданская. Человек пятнадцать нас уходило из деревни – к Страхову. Шестерых оставили. А один наш в братской могиле лежит на тракте – сродственник Яши Горячего.
– А Яша тоже был?
– Был, ага. Яшка удалой мужик.
– А ты убивал, Федор?
Федор долго не отвечал.
– Приходилось, Кузьма. Там – кто кого.
– Больно тебе было? – тихонько спросил Кузьма. – Когда Макар-то…
– Больно, – признался Федя. – Когда бороду жгли… шибко больно.