Любавины

Шукшин Василий Макарович

– С нами.

– Для чего?

– Я там объясню… – Кузьма переступил с ноги на ногу: слишком покойно и мирно было в избе для тех слов, какие сейчас, наверно, придется сказать.

– Ты здесь объясни, – Кондрат отнял от щеки руку. – Где это там объяснишь?

– Одевайся! – строго сказал Кузьма, глядя на Емельяна Спиридоныча.

– Никуда он не пойдет! – тоже повысил голос Кондрат.

Емельян Спиридоныч потянулся рукой к спинке кровати.

–

Я только штаны надену, – сказал он сыну.

Все молча стояли и смотрели, как он надевает штаны. Он делал это медленно, как будто нарочно тянул время.

– Побыстрей можно? – не выдержал Кузьма.

– Ты не покрикивай, – спокойно сказал Емельян Спиридоныч. – Мне некуда торопиться.

– Ты арестован.

Емельян Спиридоныч прищурился на Кузьму.

– Это за что же?

– За дело.

– Вот что!… – Кондрат решительно стронулся с места и пошел на Кузьму. – Ну-ка поворачивайте оглобли – и… к такой-то матери отсюда!

Из– за Кузьмы на полплеча выдвинулся Федя, в упор, спокойно глянул на Кондрата.

– Не ругайся.

Кондрат остановился… Смерил Федю глазами.

– А ты-то чего тут?

– Так… на всякий случай.

Кондрат сплюнул, повернулся и ушел в передний угол. Сел на лавку.

– Земледав.

– Не ругайся, – еще раз сказал Федя.

– Ты чего, в партизанах, что ли? – спросил его Емельян Спиридоныч. – Ты, может, перепутал?

– Пошто? – не понял Федя.

– Чего ты тут командываешь?

– Я не командываю.

– Хватит разговаривать, – сказал Кузьма. – Собирайся.

Емельян Спиридоныч стал одеваться.

Вышли, громко стуча сапогами, спустились с крыльца.

– Хочу зайти по малому, – заявил Емельян Спиридоныч.

– Пойдем вместе, – сказал Кузьма.

Отошли за угол. Через некоторое время вернулись.

– Куда теперь?

– В сельсовет.

Ночью Кузьма беседовал с Гринькой.

– Дело плохо, Гринька, – грустно сказал Кузьма. – Есть такая бумага, в ней говорится, что к тебе применяется высшая мера наказания.

– Ха-ха-ха! – Гринька от души расхохотался. – Камедь!

– Мало смешного, Гринька, – не меняя выражения лица, продолжал Кузьма. – Я тебя не пугаю. Ты объявлен вне закона. Первый, кто тебя поймает, может убить без суда и следствия. Даже обязан.

– Покажи.

– Чего?

– Гумагу эту.

– У меня нет ее.

– Ха-ха-ха!… Про банду хочешь выпытать, – я тебя наскрозь вижу.

– Она в районе. Но завтра я получу ее. Покажу тебе.

– Не верю.

–

Как хочешь. Я тебя не уговариваю верить.

Замолчали.

Гринька сидел в небрежной позе, но в глазах его залегла тоскливая тень.

– Не верю я все ж таки, – опять сказал он.

Кузьма пожал плечами.

Гринька закурил.

– В районе знают, что меня поймали?

– Нет еще.

– Тогда давай говорить, как умные люди: я тебе рассказываю, где банда, ты отпускаешь меня на все четыре стороны. Тебе выходит повышение или награда какая, а мне жизнь дорога. Идет?

У Кузьмы загорелись глаза.

– Где банда?

– А отпустишь?

– Отпущу. Но сначала скажи: где банда?

Гринька оглушительно расхохотался.

– Все! Влип ты, парнища! По маковку! Никакой такой гумаги у вас нету. Эх, милый ты мой!…

Кузьма понял: поторопился. Однако быстро совладал с собой, выражение лица его стало скучным.

– Я думал, ты действительно умный человек. А ты – дурак в клеточку.

– Никогда товарищей своих я не выдам, – важно, даже торжественно сказал Гринька. – Отсидеть три года или пять – отсижу. Ничего. Убегу. Но с гумагой ты ловко придумал, дьявол. Я ведь правда поверил…

– Ладно, иди порадуйся последние минутки.

Гринька ушел веселым. Из-за двери хвастливо сказал:

– Редко кто обманывал Гриньку Малюгина. Это ты запомни.

– Запомню.

«Эх, черт! Поторопился…».

Домой Кузьма пришел перед светом. Хотел соснуть пару часов, но не мог. Ворочался на жаркой перине, кряхтел…

– Чего ты? – сонным голосом спросила Клавдя.

– Ничего. Кто это у вас перины такие сообразил? Потолще нельзя было?

– Ты все чем-нибудь недоволен. Ему делают как лучше…

– Что ж тут хорошего? Лежит целая гора, елки зеленые! – усни попробуй! В кочегарке и то прохладней.

Наконец он ушел совсем от Клавди – на пол. Но и там не мог заснуть. Дело было не в перине.

Утром, чуть свет, он вскочил, выпроводил из горницы Клавдю, закрылся и стал что-то вырезать из резинового каблука.

Клавдя несколько раз стучала в дверь, звала завтракать, Кузьма не выходил. Он делал печать.

Таким ремеслом еще никогда в жизни не доводилось заниматься. Но сейчас эта печать нужна была позарез. На столе лежала какая-то справка с губернской печатью – для образца.

В глазах у Кузьмы рябило от мельчайших буквочек, черточек, точечек, колосков… Наконец к полудню печать была готова.