Любавины
Шрифт:
– Наши как?
– Ничего тоже. У Кондрата жена померла.
– Царство небесное. Отмучился Кондрат.
– Плакал, когда хоронили…
– Ну… привык. Жалко, конечно. Засеяли все?
– Засеяли… что толку? Опять начнуть хапать.
Макар поднялся:
– Ну… я поеду. Дай табачку на дорогу.
Егор высыпал ему в карман весь кисет.
– Больше нету. Завтра рубить хотел.
– Хватит этого. Поехал, – Макар вышел.
Под окном тихонько заржал конь… Приглушенно прозвучал
– Жалко Макара, – сказала Марья. – Связался с этими…
Егор дунул в стекло лампы, лег на кровать с краю и только тогда сказал:
– Мне, может, самому его жалко.
– Дай твою руку под голову, – попросила Марья и приподнялась с подушки.
– Лежи, – недовольно сказал Егор.
Марья опустила голову.
– Неласковый ты, Егор.
Он ничего не сказал на это. Думал о брате Макаре. Марья с минуту наверно, лежала тихо, потом вдруг приподнялась и испуганным шепотом спросила:
– Егор!… А он иде его взял-то?
– Кого?
– Подарок-то! Может, он убил кого-нибудь да снял? А?
– Откуда я знаю…
– Тошно мнеченьки!… Как же теперь? Грех ведь!
– Лежи ты! – вконец обозлился Егор. – Не брала бы тогда.
– Так я откуда знала?… В голову не пришло. Куда теперь деваться-то с ним? Может, в речку завтра?… Он же задушит. На нем же кровь чья-нибудь…
– Отдашь завтра мне, я спрячу. А счас спи, не заполошничай.
Утром Агафья вошла в горницу к спящим Кузьме и Клавде. Толкнула Кузьму. Тот быстро вскинул голову.
– Что?
– Вышла сичас, а в дверях бумажка какая-то… На, прочитай.
Кузьма развернул грязный клочок бумаги. На нем химическим послюнявленным карандашом неровно и крупно написано:
«Отпусти отца. А то разорву пополам на двух березах. Так и знай.
Любавин Макар».
– Что там?
– Так… Ерунда какая-то.
– Я думала, святое письмо. У нас, когда церкву сломали, святые письма находили так же вот.
– Нет, тут что-то неразборчиво. Хулиганит кто-нибудь.
– Чего доброго, этих варнаков хватает. В прошлом годе чего удумали, черти. Вот наспроть нас домик-то стоит с зелеными ставнями…
– Ну.
– Там Фекла Черномырдина живет, старая девка. А она шибко жадная до всяких тряпок. Прямо, где увидит лоскуток, затрясется вся. Так они, охальники, додумались: наложили в цветастую тряпочку отброса разного и засунули в скворешню. А кончик тряпки выставили наружу, чтоб его видно было. Ну, встает утром Фекла, видит в скворешне этот лоскуток. «Тошно мнеченьки, – говорит, – какую красивую тряпочку-то скворушки принесли!» Подставила лесенку, поднялась и залезла рукой в скворешню-то…
– Хм… А кто это делает?
– Да ребята холостые. По целым ночам ходют, жеребцы, выдумывают, – Агафья вышла.
Кузьма вскочил с кровати, одеваясь, сквозь зубы сказал:
– Клюнул, Макар Емельяныч! Клюнул, дорогой! Я те разорву на двух березах!
– Ты что это ни свет ни заря соскочил? – спросила Клавдя.
– Надо.
Он ополоснулся на скорую руку, пошел к Феде в кузницу. «Смелый, гад» – думал про Макара. – Не предполагал я, что он так рано побывает здесь».
Проходя мимо недостроенной школы, Кузьма остановился. Долго глядел на нее. «Кончать надо строить, пока погода хорошая стоит. Это памятник тебе, дядя Вася».
Федя был в кузнице. Ковали с Гришкой.
– Выйди-ка на минутку, – позвал его Кузьма.
Вытирая на ходу руки о фартук, Федя вышел на улицу.
– Смотри, – Кузьма вручил ему Макаров листок. – Твой друг-приятель весточку подал.
Федя беспомощно повертел в толстых черных пальцах бумажку
– Какой друг-приятель?
– Макар. Слушай, – Кузьма взял у него листок, прочитал.
Федя заулыбался.
– Встретим. Год буду под плетнем сиднем сидеть – дождусь.
В тишине ночи, где-то совсем рядом, захлопали выстрелы: короткие, лающие – из нагана и раза три раскатисто – из ружья.
Егора точно подкинуло с кровати. Он бросился к окну, но на дворе была кромешная темень. Снова раздались выстрелы, кажется – прямо под окном. Потревоженная ночь удивленно заахала: ах! ах! ах!
Егор сшиб ногой табуретку, запрыгал по избе, надевая штаны.
– Зажги огонь! Наверно, Макар…
Марья нашарила на столе спички, трясущимися руками засветила лампу.
Опять начали стрелять.
Егор выскочил на улицу… Некоторое время его не было. Потом в сенях послышались шаги, короткая возня и голос Макара.
– Да погоди! Погоди ты, дура!… – негромко и быстро говорил Макар.
Егор втолкнул его в избу, сам бросился закрывать сеничную дверь.
Макар, хромая, дошел до кровати, сел. Из левого сапога его текла кровь.
Егор вошел в избу.
На улице опять начали стрелять. Макар сморщился, качнул головой.
– Пропадают люди… Они тебя не видали?
– Могли – я в белой рубахе.
И тотчас в дверь с улицы крепко ударили, наверно, прикладом.
– Гаси огонь! – приказал Макар. – Дай ружье.
Марья отбежала от окна, дунула в стекло.
– Заряды есть, Егор? Я из нагана все расстрелял.
Егор молчком мотнулся на полати, и оттуда со стуком посыпались патроны. Макар издал какой-то странный горловой звук, зарядил ружье.