Любавины
Шрифт:
В дверь опять сильно застучали.
Егор ощупью нашел на стене еще одно ружье, снял. Тоже зарядил.
– Становись к окну. А я – у двери. Вместе не стреляй, – распоряжался Макар.
– Много их?
– Четверо, однако.
В дверь забарабанили в три приклада.
– Выходи! Все равно бесполезно! – крикнул кто-то с улицы.
Макар, вышагнув за порог, остервенело всадил заряд дроби в дверь, ведущую в сени. С улицы ответил наган.
– До света бы уложить всех… –
Егор качнулся от окна, осторожно прокрался в сени.
– Иди к окну, – шепнул он Макару. – Здесь одна дырка есть… попробую…
Макар дохромал до оконного косяка. За окном в этот момент ухнул выстрел, и среднее стекло брызнуло по избе звонким дождем. Почти одновременно с этим в сенях загремело ружье Егора. На улице кто-то коротко застонал и смолк.
Макар взвизгнул от радости… Стал перед окном на колено и сразу выстрелил по какой-то тени, мелькнувшей во дворе.
В это время раздался страшный удар в дверь. Одна доска вылетела и в пролом два раза выстрелили. Егор шарахнулся в избу… но успел тоже выстрелить в пробитую дверь. Судорожно зашарил рукой по полу.
В дверь опять ударили.
– Макар, скорей сюда!
Еще удар в дверь. Еще одна доска затрещала. И стало тихо.
– Слышь, – шепотом позвал Макар.
– Ну.
– Стой у дверей… я попробую в окно выскочить.
– Зря. Не надо, – сказал Егор.
Макар, не слушая брата, высадил прикладом раму. Егор выстрелил в дверь, в щель. С улицы – по двери и по окну сразу. Макар едва успел пригнуться.
– Нет, не выйдет. Пропал я, Егор, – Макар пополз по полу, шаря патроны. – Обложили. Патронов нет больше?
– На, у… меня… два есть, – слегка заикаясь, сказал Егор.
– Выходи, а то хуже будет! – предложили с улицы.
Макар быстро вскинул ружье, выстрелил в окно на голос.
– Не порть зря, – зашипел Егор.
Макар подполз к окну, положил на подоконник ствол переломки и громко сказал:
– Сдаюсь!
– Выбрось ружье!
Макар не уловил точно, откуда прозвучал голос, и еще раз сказал:
– Сдаюсь, чего вам еще?
– Выбрось ружье, тебе говорят!
Макар довернул ствол влево и выстрелил. С улицы ответили.
– Еще есть? – спросил Макар.
– Нету, – прохрипел Егор.
– Так. Все, братка… Прячь ружье. Я сдамся.
– Зачем?
– Потом убегу. А счас пришить могут. Прячь, чтобы тебя не запутали.
Егор сунул ружье под печку.
– Держи! – Макар выкинул ружье в окно. Оно упало, тяжело звякнув.
Егор зажег лампу.
В сенях заскрипели шаги. Вошел Кузьма. Быстро оглядел избу, увидел на печке бледную как смерть Марью… Задержал на ней взгляд на секунду дольше, чем
Макар стоял у окна, глупо и напряженно улыбался, глядя мимо Кузьмы.
Егор дрожащими пальцами застегивал рубашку.
– Пошли, – кивнул Кузьма Макару.
– Покурить можно? – спросил Макар каким-то не своим голосом. Даже Егор с удивлением посмотрел на него.
– Там покуришь. Иди.
– Та-ак… – Макар понимающе прищурился. – Даже покурить нельзя? – медленно, как-то боком, двинулся к выходу. – Кокнешь по дороге?
– Иди.
Макар поравнялся с Кузьмой, совсем замедлил шаг. Кузьма несколько отступил. Макар точно ждал этого – резко, словно падая, качнулся вперед и снизу вверх, в челюсть, бросил Кузьму на кровать. Сам кинулся к окну.
Кузьма привстал, но тут же нарвался на кулак Егора, от которого мешком свалился на пол и выронил наган.
Макар вымахнул в окно и… сразу споткнулся, обожженный двумя выстрелами в упор. Даже ногами не копнул, – как бежал, так, с ходу, уткнулся лицом в сухую, теплую землю.
В избу вбежали двое.
Егор поднял руки.
– 35 -
Разговор с Гринькой произошел ночью в сельсовете.
– Я тебя отпускаю, Гринька. Иди.
– Совсем?
– Совсем. Иди в свою банду.
– Не удалось накрыть?
– Нет. Но главаря там уже нету.
– А где он?
– Весь вышел.
– Ну, главарей там хоть отбавляй. А зачем ты меня отпускаешь?
– Знаешь, что я думаю?… Иди туда и посмотри хорошенько на них…
– Я ведь не с ними был, – сказал Гринька неохотно. – Просто знал, где они…
– А сейчас иди к ним.
– Но сказать потом про них… не смогу все равно.
– Почему?
– Я сам такой.
– Другим станешь. Тебе эта жизнь давно осточертела. Я вижу.
– Нет, – твердо сказал Гринька. – Ты парень хороший, но не могу… Лучше не отпускай тогда.
Кузьма долго смотрел на Гриньку.
– Но ты же один раз выдал их.
– Это – когда приперло. Смерть принимать за них я не собираюсь.
Помолчали.
– А с гумагой ты меня все ж таки облапошил! Молодец! – похвалил Гринька.
– Струсил?
– Струсишь…
Опять замолчали. Гринька курил. Кузьма смотрел в окно, обхватив челюсть, сильно болела.
– Ты любил когда-нибудь, Григорий? – неожиданно спросил Кузьма.
– Кого?
– Ну… девку, бабу…
Гринька невесело ухмыльнулся.
– Я-то любил… – он долго смотрел на папироску, словно не решался говорить дальше – главное. Потом сказал: – А вот меня – не шибко. А я, может, и сичас люблю.