Любимая и потерянная

Каллаган Морли

Постепенно Пегги становилась все рассеяннее и все чаще поглядывала на дешевый будильник на полке. Джим в конце концов уже не слышал собственного голоса, а лишь оглушительное тиканье будильника, твердившего ему, что Пегги ждет его ухода.

— Ко мне должны зайти, — сказала она наконец. — Вам незачем тут быть.

— Ваша правда.

Но он продолжал сидеть. Пегги нахмурилась.

— Мне нужно вымыть посуду, — сказала она.

— Ну что же, — Макэлпин вздохнул. — Я ухожу.

Но даже, стоя на пороге, он все еще что-то бубнил. Ему было страшновато оставить Пегги в этой комнате.

Было уже шесть часов, на

улице совсем стемнело, снег все падал. Медленно и неохотно Макэлпин брел по улице, встревоженный тем, что услышал у Пегги. И отчего в конце концов он так расстроился? Она ведь просто объяснила ему, каким образом у нее возникли определенные симпатии. Возможно, все это вполне невинно. И все же что-то тут настораживало. Беспредельная невинность — к каким только последствиям не может она привести! Вот он хотел ее поцеловать, а она так невинно отклонила головку. Ну а вдруг это кокетство? Его она остановила, а кто-нибудь другой набросится на нее с поцелуями и пойдет дальше. Что же она, так и будет лежать и не пошевелится?

Он позвонил Фоли из аптеки на углу Пил и Сент-Катрин. К его досаде, тот сегодня вечером обедал с приехавшим из Нью-Йорка инспектором, которого после обеда собирался повезти на хоккейный матч. С Макэлпином Фоли условился встретиться в двенадцать часов ночи в баре ресторана «Шалэ». Когда Макэлпин вышел из аптеки, снег валил еще сильнее и похолодало.

Глава седьмая

В полночь Макэлпин, пряча подбородок в воротник, шел по Маунтин-стрит к ресторану «Шалэ». В дверях загораживая ему дорогу, стоял высокий плотный мужчина. Массивный, лысый, в белой рубашке с закатанными рукавами, он стоял себе, покуривая, будто в теплый летний вечер. Скрестив на груди руки, здоровяк внимательно разглядывал Макэлпина.

— Прошу прощения, — сказал Макэлпин, ожидая, что тот посторонится.

— О чем разговор? — ответил шепотом мужчина, но не сдвинулся с места. — Жарковато, да?

— Что-то не замечаю, — сказал Макэлпин, отворачиваясь от ледяного ветра.

— Вам, может и не жарко. А мне невмоготу, — все так же шепотом сказал мужчина и с ласковой улыбкой стряхнул Макэлпину на брюки пепел со своей сигары. Замерзшие снежинки отскакивали от его голых волосатых рук, и, казалось, в нем играет и переливается какая-то таинственная сила.

— Желаете войти? — шепнул он. — Я Вольгаст. Мы вдвоем с Дойлем держим это заведение.

— Вот оно что. Меня зовут Макэлпин. Не знаете, мой друг Фоли сейчас у вас?

— Он в самом деле ваш друг?

— Мы с ним условились тут встретиться.

— Чего же вы сразу не сказали? — оживляясь, просипел Вольгаст. — А я было принял вас за лопуха.

— Лопуха?

— Мы их не обожаем, — шепотом пояснил Вольгаст. — В бар им хода нет. Ресторан — другое дело. Там, пока платят, могут есть и пить сколько влезет. Улавливаете? — Он говорил с самодовольством кабатчика, который так надежно окопался в своем городе, что может позволить себе пускать посетителей по собственному выбору.

— Ладно, — сказал он. — Идемте, я вас провожу.

Через темноватый зал ресторана они прошли в маленькую гардеробную, расположенную возле уборной, и, свернув в боковую дверь, попали в крохотный бар, помещавшийся слева от входа и напоминавший скорее насквозь прокуренную туалетную комнату. Едва переступив порог, они разом окунулись в

густой гул, в котором сливались голоса, покашливание и взрывы смеха. Мигая от дыма, Макэлпин огляделся, ища глазами Фоли. Стены бара были сплошь увешаны фотографиями боксеров и ядовитыми карикатурами на видных граждан Монреаля. Вообще же, помещение имело довольно убогий вид: несколько потертых табуретов, покрытых красной кожей, три никелированных столика возле стены, и еще один — побольше — в нише около окна. Однако, судя по одежде посетителей, сюда ходили люди далеко не бедные.

— Вон он Фоли, — прошептал Вольгаст.

— Где?

— За стойкой, помогает Дойлю. Любит он изображать буфетчика. Из всех наших клиентов я только ему доверяю это дело. Эй, Чак, тут к вам приятель, — обратился он к Фоли.

— Здорово, Джим, сейчас я подойду, — Фоли смешивал коктейль. — Я, видишь ли, при исполнении.

Макэлпин усмехнулся, стремясь показать, что чувствует себя как дома, хотя ничего подобного он не чувствовал.

— Не обращай внимания на Дойля, — сказал Фоли, указывая на тощего смуглого человека с лоснящимися черными волосами и пронизывающими глазками, который уныло прислонился к кассе. — Он сегодня не в себе. Мутит с похмелья. Вчера вечером он кутнул, угощал всех нас и перевалил работу на Вольгаста. Сегодня гуляет Вольгаст, а обслуживать его должен Дойль. Со стороны не видно, но он пьян в стельку.

— Бармен, — обратился Вольгаст к Дойлю, — проснитесь, познакомьтесь с приятелем Фоли. Его зовут Макэлпин. Угостите его за мой счет. — Он повернулся к Макэлпину. — Называйте его Дерль, чтобы он чувствовал себя с вами по-свойски. Это же ирландская пичуга из Бруклина. Пернатый…

— А сами-то вы кто? — огрызнулся Дойль. — Пьянчуга из Польши. Пархатый… — Он что-то взвесил в уме и воинственно добавил: — Кто сказал, что я не ирландец?

— Ладно, все мы ирландцы, — ответил Вольгаст и подмигнул.

— Хотя Макэлпин, к примеру, историк, — вмешался Фоли.

— Историк? Ну и что? А я шизик. — Вольгаст пожал плечами. — Познакомьте наших с историком, Чак. — Он тщательно отсчитал деньги за коктейль Макэлпина, и Дойль с презрительным негодованием выбил чек. — До чего же хорошо сейчас на свежем воздухе, — сказал Вольгаст и вышел.

Фоли выбрался из-за стойки и потащил Макэлпина к столику в нише знакомиться. Он был до смерти доволен, что вокруг все свои и тут же вместе с ними его старый приятель Джим.

Лица сидящих за столом лоснились от пота. То и дело раздавался дружный смех: приятели поочередно подначивали друг друга. Биржевой маклер по имени Артур Никсон, светловолосый, тучный, напоминавший бело-розового слона, пытался что-то рассказать Дейву Грину бывшему боксеру, а ныне процветающему портному и почитателю Спинозы. Он то и дело хватал Грина за плечо, но тот сбрасывал его руку, стремясь продолжить спор с карикатуристом по имени Клод Ганьон, одетым в шикарную полосатую рубаху щеголем французом, который, впрочем, не выражал желания его выслушать, ибо сам наконец-то обрел слушателя в лице седого грузного человека, похожего на угрюмого Будду. Седовласый слушал только потому, что самого его уже никто не слушал; его звали Уолтер Мэлон, он был журналистом, жил некогда в Париже и прекрасно чувствовал себя там в окружении близких по духу людей. Но война поломала его жизнь. Он вернулся в Канаду и писал теперь редакционные статьи.