Любимая и потерянная
Шрифт:
— Снег глаза все залепил, — сказала она, смахивая влагу с лица. — Ваш знакомый, а? У — вас много знакомых, мисс Сандерсон, верно? Что ж, это неплохо. Это очень даже неплохо, когда у человека много друзей.
— О, вы тоже не так уж одиноки, миссис Агню, — сказала Пегги и оттащила Джима в сторону от посыпавшегося сверху снега.
Подняв головы, они увидели только носки галош, торчавшие над краем ступеньки.
— Нет, года уже не те, — ответила миссис Агню, — очень все это печально, мисс Сандерсон… Для меня, конечно. Я до того дошла, что сердце так и замирает, если мужчина мне хоть улыбнется. Ну а как же? Вдруг в последний раз? — она хрипловато хмыкнула. —
Женщина шаркнула подошвой, еще раз осыпав Макэлпина снегом, и вошла в дом.
Макэлпин вслед за Пегги прошел в тускло освещенную прихожую.
— Здесь я живу, и мне здесь нравится, сэр, — произнесла она с легким поклоном. — Войдите.
Это была маленькая, скромная комнатка, окно которой выходило на густо залепленный снегом забор. Она была по-монашески скудно обставлена: почти никакой мебели, железная кровать, небольшая посудная полка, покрытая клеенкой, маленькая электрическая плитка, два стула с кожаными спинками и вытертый тонкий коврик на крашеном полу. На голых стенах проступали желтые пятна сырости. Суровая, как келья, комната не отличалась безупречной монастырской чистотой: она не выглядела опрятной. Пегги, перекладывая какой-то журнал с кровати на тумбочку, краешком глаза взглянула на гостя.
— Нравится вам у меня? — спросила она, и ее губы дрогнули в едва заметной улыбке.
— Здесь как в тюрьме, — сказал Макэлпин с таким убитым видом, что она не выдержала и открыто улыбнулась. Он не мог понять, что вынуждает девушку, которая, наверно, не так уж мало зарабатывает, жить в этой комнате; Пегги казалась здесь чужой.
— Если хотите, разденьтесь, — сказала Пегги.
Сама она сняла галоши и пальто, растянулась на кровати и, закинув ногу на ногу, посмеиваясь, наблюдала, как Макэлпин неуверенно снимает шарф, и, казалось, ждала, когда же он спохватится: «Что за нелегкая занесла меня в эту дыру?»
Он присел с ней рядом, словно доктор у постели больного, потом встал и в смущении начал расхаживать из угла в угол.
— Что же вы не угощаете меня виноградом?
— Ах да, конечно, — отозвался он.
— Тарелка здесь, на полке.
— Как красивы эти грозди! — сказал Макэлпин, складывая их на тарелку и подавая Пегги.
— Ну вот, давно бы так. А почему вы здесь? — вдруг спросила она. — Чего вы от меня хотите?
— Сам не знаю, — сказал он просто.
— Будьте добры, подойдите и сядьте здесь. Вы мне мешаете, когда так мечетесь по комнате.
— Слушаюсь, — он сел на край кровати. — А почему вы пригласили меня?
— Вы мне нравитесь, — ответила она. — Мне кажется, что по натуре вы порядочный и добрый человек, хотя с первого взгляда это не каждому заметно.
— С какого же взгляда заметили вы?
— Что вы мне нравитесь?
— Да.
— Вчера вечером, после того, как вы сказали одну вещь.
— Я сказал? Когда?
— Когда мы разговаривали о брошюрке, которую вы вытащили у меня из кармана.
— И что такое я сказал?
— Вернее, не сказали. Всего одно слово.
— Пусть так. Какое?
— «Чернокожие». Вы сказали: «негритянские».
Глава шестая
— Я это сделал не намеренно.
— Тем лучше.
— Хм… значит, дело не только в книгах?
— Книги не существуют сами по себе.
— Я хотел спросить… у вас есть друзья среди негров?
— Вам это кажется странным?
— Здесь, в Монреале? Да, — сознался он.
Те немногие
— Где же вы их выкопали? — спросил он.
— Вы когда-нибудь бывали на Сент-Антуан?
— Нет, никогда.
— Эта улица находится в негритянском квартале, и там есть несколько ночных клубов. В них можно встретить очень славных людей. Слыхали вы об Элтоне Уэгстаффе? Он руководитель джаза. У них там есть еще превосходный трубач, Ронни Уилсон. Вы и о нем не слышали?
— Нет. Да и откуда бы, судите сами.
— Пожалуй, в самом деле неоткуда. Тем не менее они отличные музыканты.
— Надо будет как-нибудь сходить послушать, — заметил он.
Она лежала, заложив руки за голову, и Джим вдруг наклонился и заглянул в ее светло-карие глаза. Те, в свою очередь, пытливо и без всякого смущения смотрели ему в лицо ласковым, открытым, дружелюбным взглядом. Она была спокойна, безмятежна, как всегда, но что-то его к ней тянуло. Хотелось тронуть пальцами ее милое личико, перебирать светлые волосы, рассыпавшиеся на подушке. Его манила страстность, которую он в ней угадывал. Вот сейчас он поцелует ее, прижмет к себе, и она — он чувствовал — ему это позволит. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в губы, но девушка тихо отклонила голову. Лишь одно движение. Он мог бы поцеловать ее в шею, но не сделал этого. Он старался поймать ее взгляд и понять, что это значит. Отказ? Она лежала так же неподвижно, и тогда он осторожно положил руку ей на грудь, маленькую, округлую, упругую грудь, а потом коснулся шеи так легко и нежно, как может сделать только человек, который любит женщин и умеет с ними обращаться. Она лежала отвернувшись. И хотя ничем другим она не выразила своего неодобрения, этого оказалось достаточно. Самый резкий отпор не смог бы так отрезвить его, как это вялое безразличие, и сейчас он удивлялся, как он мог вообразить, что его ласки будут ей приятны. Но вот наконец их взгляды встретились. Джим отодвинулся и улыбнулся.
— Извините меня, — сказал он.
— Забудем об этом, — ответила Пегги. — Ничего особенного не произошло.
— Да, конечно, — согласился он. — Но мне не хочется, чтобы вы думали…
— Что именно?
— Да нет, ничего. Я просто хотел сказать, что с уважением к вам отношусь. Вот и все.
— Джим, вы не такой уж скверный. Что же вам мешает стать совсем хорошим? Сейчас вы — со всячинкой, но добрые чувства порою берут верх, ведь правда?
Без малейшего усилия она сумела сделать так, что им снова стало хорошо и просто друг с другом.
— Жаль, что мы не были знакомы в детстве, — сказал он.
— Отчего?
— Мы бы, наверное, дружили.
— Не думаю. Мне кажется, вы были таким благонравным мальчиком, первым учеником. Я вряд ли бы вам понравилась. Куда там! Конечно, нет. Вы бы меня не одобряли.
— Почему же?
— А по той самой причине, по какой не одобряете сейчас.
— Разве я вас не одобряю, Пегги?
— Разумеется. Вы бы относились ко мне точно так же, как мой отец. Ему тоже не нравилась моя дружба с неграми.