Любимая игрушка Создателя

Весна

в том памятном году выдалась ранняя. Лед на реках вскрылся уже в начале февраля. В начале марта ожили деревья, а в апреле зацвели сады, и столбик термометра взлетел кверху и заколебался между двадцатью пятью и тридцатью по Цельсию.

Почему памятный? И кому? Памятный человечеству, разумеется, извините за громогласность и сомнительность утверждения, потому как кто же может судить, находясь в непосредственной близости от события, что останется в памяти, а что нет, и, главное, кто судьи?

Но тем не менее, тем не менее… Главное, ожидаемое с нетерпением событие года – намеченная на апрель пресс-конференция одиозной личности, международного террориста и плейбоя Йоханна Фрауэнхофера, обвиняемого в умыкании и физическом устранении ряда известных политиков и бизнесменов, торговле оружием, наркотиками и людьми. Был он также замешан в ряде шпионских скандалов.

Йоханн Фрауэнхофер дает пресс-конференцию не по собственной воле, а по требованию международной общественности, ряда неправительственных организаций и Международного союза журналистов, будучи подсудимым Гаагского трибунала. Хотя не факт, что человек этот упустит возможность покрасоваться перед камерами, оттягиваясь за годы неизвестности и подполья.

Подлинное имя этого человека не известно никому, равно как и биография. Никто не знает, в какой стране он родился, когда, кем были его родители. Никто не имеет понятия, какую он посещал школу, верит ли в Бога, женат ли. Никому не известен даже его подлинный возраст. Судя по фотографиям, ему около пятидесяти. Йоханн Фрауэнхофер, улыбаясь, смотрит в объектив с первых страниц газет: подняв руки, приветствует читателей и заодно демонстрирует наручники. Светлоглазый блондин с загорелым лицом любителя гольфа. С чувством юмора. Оптимист. Чувствуется, что верит в свою звезду. Невольно вызывает симпатии читателей и зрителей, с нетерпением ожидающих зрелища, вместо ожидаемых отвращения и страха. Что напоминает бесконечную классическую голливудскую сагу – хороший преступник против плохого полицейского.

Преступления Йоханна Фрауэнхофера не подлежат юрисдикции Гаагского трибунала, но какой еще суд может похвастаться кристальной чистотой рядов и неподкупностью судий? И мастерством прокурора? Существовало вполне обоснованное опасение, что связи Йоханна тянутся ко многим международным фигурам, которые сейчас чувствуют себя довольно неуютно и могут предпринять попытки подкупа судейских, а также не остановятся перед физическим устранением подсудимого.

Для проведения исторической конференции была выбрана столица небольшой европейской страны, и резвые акробаты-журналисты со всех уголков планеты уже примчались на точку, расселились по многочисленным гостиницам и стали борзо наговаривать на магнитофоны километры пленки, нагнетая обстановку, со смаком предвкушая разрушения репутации публичных людей, замешанных в скандальных связях с фигурантом, гадая на кофейной гуще, кто есть кто, и вешая на подсудимого все политические убийства за последнее десятилетие.

А также заключали пари с коллегами о шансах террориста дожить до суда.

Мир замер перед очередным политическим суперскандалом. Права на показ пресс-конференции купили две ведущие международные телекомпании, два хищных мировых гиганта,

две акулы, к которым, как рыбы-прилипалы, прилепились компании поменьше. Избранный город был наводнен полицией и агентами секретных служб не только Европы, но и обеих Америк. Никто не знал толком, где в данный момент находится Йоханн Фрауэнхофер – в гаагской ли тюрьме или уже здесь, отдыхает в местной. Кто-то пустил слух, ссылаясь на самые достоверные источники там (конспиративный шепот и приподнятая многозначительно бровь), что его поселили в отеле «Континенталь» под неусыпной охраной, и ретивая братия массмедиа немедленно поскакала к отелю и взяла его в осаду…

Старик был неопрятен и болтлив. Годы одиночества превратили его в отшельника. Он устал от молчания. Он давился мясом, роняя на грудь крошки, жадно заталкивал в рот куски хлеба, запивал чаем. Руки его заметно дрожали. Взгляд из-под косматых бровей был дик. Он перескакивал с темы на тему и заикался от возбуждения. Лицо покрылось красными пятнами. Он опьянел не только от водки, но и от присутствия благодарного слушателя. Отводил душу, выплескивая всю накопившуюся там муть. Гость слушал не перебивая и почти не задавал вопросов. Старика не нужно было понукать, со злобной радостью он выкрикивал случайному человеку свои обиды, претензии, разочарования. На государство, местные власти, соседей – алкоголиков и наркоманов. Впервые за долгие годы у него появился слушатель, и он весь отдался пиршеству плоти и духа.

– Кинули! Кинули нас всех! Мы жизни ложили, в огонь и воду, а теперь пенсия курам на смех! А эти… выродки! – кричал он сиплым шепотом, и непрожеванные куски падали изо рта. – Ты попробуй давай, послужи, режимный объект, закрытая зона, вы такого в жизни и не нюхали, я с тех пор спать перестал, не поверишь! Лежу ночью, вспоминаю, заснуть не могу, сердце так и ноет, так и ноет, как на беду. И не хочу, а вспоминаю, прости господи! Отродье, а не люди. Нелюдь! Они же тебя выворачивали наизнанку, как поганую шкуру, влазили в душу, они же все про тебя знали. Все!

Он мучительно закашлялся. Гость подтолкнул стакан с водкой. Старик выпил залпом, благодарно кивнул.

– Было кое-что, я не писал в анкете, – сказал доверительно. – Сам понимаешь, секретный объект, оборонка, там это строго… – Старик смотрит на незнакомца выпученными глазами, конспиративно придвигается лицом к его лицу, пугаясь собственной смелости, но остановиться уже не может. – Так эта паршивка Мария уставилась однажды своими черными глазищами, аж, поверишь, мороз по коже, руки сложила за спиной, ногу за ногу завернула, стоит передо мной, как сейчас помню, и спрашивает: «А где твой брат, Сторож?» Меня как варом обдало – ни одна живая душа не знала, что у меня был сводный брат, ушел с немцами. Я-то и не видел ни разу этого самого брата, да и фамилия была другая. Это сейчас можно что ни попадя и по телевизору, и по радио, и совершенно секретное, а тогда анкета – самое ценное, что у человека было за душой. Жизнь зависела от анкеты, работа, все! Жизнь зависела. А больше ничего и не было.

Ну и говорит она мне, эта паршивка Мария, – а где твой брат, Сторож? Сторож – это я, там имен не было, а только номера и клички. Я так и обомлел весь, а сам глазом повел – нет ли кого рядом. А она, эта сучка малая, нелюдь, почуяла, говорит, не бойся, Сторож, я никому не скажу! И руку положила мне на рукав, и в глаза смотрит своими зенками, а меня такой страх взял, не передать. Ну, я руку выпростал, сделал вид, что ничего не понял, отвечаю, иди в класс, Мария, иди уроки делай, нечего тебе тут без дела болтаться…