Любимая невеста
Шрифт:
— О? — Алексей поднимает бровь, а затем опускает ремень на бедра Саши. Не один и не два раза, а снова и снова, раскачиваясь в безжалостном ритме, от которого ее задница и бедра ударяются о кожу, пока она почти не раскалывается докрасна и не всхлипывает, беспомощно болтаясь.
— Пожалуйста, — плачет Саша, и я жду, когда Алексей просияет от удовольствия, что она умоляет его. Но затем она поворачивает голову в мою сторону, и я чувствую, как что-то в моей груди раскрывается с особой, мучительной болью. — Катерина, пожалуйста…
— Что? — Я выдыхаю это слово, чувствуя, что не могу дышать. — Саша, я…
— Прекрати бороться с ним. Пожалуйста. — Теперь она плачет сильнее, хватая ртом воздух, ее тело дрожит, как будто она почти в судорогах от боли. — Пожалуйста, не выводи его из себя. Я больше не могу терпеть, пожалуйста, это больно, это так сильно больно, Катерина, пожалуйста, не…
Я чувствую, что слабею, каждая частичка борьбы, которой я когда-либо обладала, покидает меня. Как будто Алексей проник внутрь меня и вырвал кусочек моей души в это мгновение, как будто он раздавил мое сердце в своем кулаке. Я думала, что чувствовала себя разбитой раньше, покидая его комнату, но я ошибалась.
Я и не подозревала, насколько сломленной могу быть.
— Прости, — шепчу я. — Я не буду… я обещаю, что не буду. Я не буду сопротивляться и бороться. Я клянусь, Алексей, пожалуйста, не причиняй ей больше боли…
— Громче. — Он двигается так, как будто собирается снова взмахнуть ремнем, и я почти кричу это, дергая за веревки.
— Я не буду сопротивляться! Я клянусь, Алексей, я обещаю, просто не бей ее снова! Пожалуйста! Я сделаю все, что ты скажешь, клянусь…
Он отступает назад, на его губах появляется довольная улыбка.
— Очень хорошо, Катерина. — Он делает знак одному из мужчин у двери, и охранник делает шаг вперед, вытягиваясь, чтобы снять Сашу с крючка. Она сжимается в его объятиях, не в силах стоять и, казалось бы, безразличная к тому, кто ее держит, до тех пор, пока он не дает ей упасть на пол.
— Отведи ее обратно в комнату, — приказывает Алексей. — И приведи другую.
— Что? — Я громко ахаю, мои глаза расширяются. — Но я сказала…
— Ты ведь не споришь со мной, не так ли, царица? — Он спокойно смотрит на меня, уголок его рта подергивается от явного удовольствия, когда он прижимает меня к себе. — Ты сказала, что согласишься со всем, что мне понравится, да? Что ты не будешь бороться или препятствовать мне, если я отпущу твою подругу? Потому что я могу вернуть ее, если ты не хочешь этого…
— Нет! — Я яростно качаю головой. — Я не… я имела в виду… Я обещаю. Я не спорю с тобой, я просто подумала…
— Женщины. — Алексей щелкает языком. — Вы все слишком много думаете. В этом нет необходимости. Все, что нам нужно от вас, это горячий рот и тугая киска на наших членах, пара рук, чтобы вести хозяйство, и плодородная матка, чтобы подарить нам наследника. Ни о чем из этого не нужно думать. Так что поменьше этого, пожалуйста. — Он указывает на другого охранника, который открывает дверь, и мгновение спустя я ахаю, когда вижу, как втаскивают Ану, ее больные ноги едва касаются пола.
— Видишь ли, — начинает Алексей, в то время как охранник поднимает ее запястья над головой, чтобы зафиксировать их, как это было у Саши. — Я не могу доверять тебе, царица. В конце концов, однажды ты пообещала мне вести себя прилично и добровольно подчиняться мне, если я сохраню жизни Виктора и других мужчин. Но ты нарушила это обещание. Теперь я собираюсь дать тебе еще один шанс сохранить то, что ты обещала. — Он подходит к Ане, которая смотрит на него испуганными глазами. У нее не завязаны глаза, и она плачет, когда он подходит ближе, пытаясь отодвинуться. Но, конечно, она не может. Веревка, удерживающая ее запястья, перекинута через крюк, и ее ноги едва касаются пола.
— Сейчас я собираюсь наказать эту девушку, — спокойно говорит Алексей, — чтобы донести до твоего сознания то, что я сказал. Мне нужно, чтобы ты поняла, Катерина, что твой муж не придет за тобой. Никто из них не придет. Они не придут, чтобы спасти кого-либо из вас. Твоя единственная надежда на выживание и твоя единственная надежда для твоих друзей и для этих двух драгоценных детей, это смириться с ситуацией, в которой вы оказались, смириться со мной. Она, — он указывает на Ану, дрожащую от страха на крючке, — твоя ошибка. Ты напала на меня, и теперь эти бедные девочки расплачиваются за это. — Он качает головой, как будто глубоко разочарован. — Твое упрямство — причина, по которой им больно.
Я хотела быть сильной. Я хотела быть смелой. Больше всего на свете я хотела защитить их. И когда Алексей начинает методично срезать с Аны одежду, не обращая внимания на ее рыдания и мольбы, я чувствую, как силы покидают меня до последней капли, оставляя ощущение пустоты и опустошенности, большей безнадежности, чем я когда-либо чувствовала в своей жизни. Раньше я думала, что достигла самого дна.
Но очевидно, что падать было еще дальше.
Я не утруждаю себя мольбами. Я знаю, что это не поможет. Чего хочет Алексей, так это чтобы я не умоляла и не плакала. Он хочет, чтобы я была молчаливой, уступчивой, послушной. Он хочет, чтобы я подчинилась, приняла его решения без возражений, и это одно из них. Если я буду умолять, если я буду спорить, если я буду сопротивляться, я сделаю только хуже.
Ана не смотрит мне в глаза. Она тоже не умоляет, как Саша, и ничего мне не говорит. Она висит там, опустив голову так, что ее подбородок почти касается груди, слезы капают на деревянный пол, когда она плачет, ожидая ударов.
Когда Алексей начинает, он не останавливается. Я хочу отвести взгляд, но заставляю себя смотреть на все это. Потому что он прав, это моя вина. Все это. Я позволила своим эмоциям взять верх надо мной, потеряла контроль, поддалась удовольствию дать отпор вместо того, чтобы сдержать свое слово и защитить тех, за кого я несу ответственность. И теперь я ответственна за нечто гораздо худшее.
Он опускает ремень, сильно и безжалостно, снова и снова, пока Ана не обмякает настолько, что я боюсь, что она потеряла сознание. Алексей не останавливается, не делает передышки, просто избивает ее, пока ее кожа не становится рубцово-красной, заметно покрытой синяками и украшенной лопнувшими венами. Наконец, тяжело дыша, он отступает назад, любуясь своей работой.
— Я мог бы поступить с ней жестче, — говорит он довольным голосом. — На аукционе она все равно ничего не стоит. Не так, как другая. Красиво, не правда ли? Такой чудесный красный. — Он протягивает руку, чтобы прикоснуться к ней, и Ана шарахается от него, как лошадь, укушенная мухой, крик срывается с ее губ.