Любимая женщина Альберта Эйнштейна
Шрифт:
Навестивший беглеца английский писатель Чарльз Перси Сноу был точен в описании его портрета: «Вблизи Эйнштейн оказался таким, каким я и представлял себе, – величественный, лицо светилось мягким юмором. У него был высокий, покрытый морщинам лоб, пышная шапка седых волос и огромные, навыкате, темно-карие глаза. Я не могу сказать, за кого можно было бы принять его. Один остроумный швейцарец сказал, что у Эйнштейна простое лицо ремесленника и выглядит он, как старомодный, солидный часовых дел мастер из маленького городка, занимающийся, наверное, по воскресеньям ловлей бабочек.
Меня удивило его телосложение. Он только что вернулся с прогулки на парусной
Альберт Эйнштейн обожал малые, уютные страны – Голландию, Бельгию, Швейцарию. Но чувствовал приближающуюся опасность. Нацисты уже были совсем рядом.
Но в начале сентября 1933 года бельгийская пресса объявила о том, что нобелевский лауреат Альберт Эйнштейн, увы, покинул страну и на частной яхте отправился в Южную Америку. Запуская эту «дезу», окружение Эйнштейна умышленно запутывало следы. На самом деле «неудобный пассажир» высадился на причале английского порта Норфолк, откуда в закрытой карете был перевезен в поместье одного из своих британских почитателей. Он жил там в полном комфорте и тоске.
Получив приглашение в Америку, Альберт Эйнштейн сразу приступил к работе в Принстонском институте фундаментальных исследований. Условия были королевскими: профессор Эйнштейн был назначен на должность руководителя исследовательской группы с пожизненным жалованьем и правом приглашать ассистентов по своему усмотрению.
Хотя фрау Эльза очень любила рассказывать новым знакомым, что когда Эйнштейн нанимался в Принстон, его попросили сообщить свои условия. Профессор, говорила она, назвал столь смехотворную сумму, что ректорат был вынужден разъяснить ему, что названная им цифра не обеспечивает в Штатах даже прожиточного минимума и что ему на жизнь потребуется по крайней мере втрое больше.
– Мой муж – гений! – любила повторять она. – Он умеет делать все, кроме денег...
А он считал свое положение в Принстоне несколько неудобным: нельзя, как он говорил, получать деньги за исследовательский труд, который является внутренней потребностью, без педагогических обязанностей. Эйнштейн привык рассматривать как лично ему принадлежащее только то время, которое оставалось после лекций, собеседований со студентами, экзаменов, кафедральных заседаний.
Бог не играет в кости, обычно повторял Эйнштейн. И писал своему коллеге Максу Борну: «Я очень хорошо понимаю, почему вы считаете меня «упрямым старым грешником», но ясно чувствую, что вы не понимаете, как я оказался в одиночестве на своем пути. Это вас, конечно, позабавит, хотя навряд ли вы способны верно оценить мое поведение. Мне доставит большое удовольствие изорвать в клочья вашу позитивистско-философскую точку зрения».
Дома его, конечно, по-прежнему опекала Эльза и все та же мисс Элен Дюкас. К ней он благоволил намного больше, чем к жене. В сущности, именно Элен стала его домашним гением, снимавшим с вселенского научного гения все тяготы повседневной жизни одной ей известным способом...
В 1934 году Эйнштейна приглашает в гости президент Франклин Рузвельт. В Белом доме ученый имел с ним задушевную беседу и даже был оставлен на ночлег. С тех пор он имел карт-бланш на любые непосредственные контакты с лидером Соединенных Штатов.
Видеть у себя в доме самого Альберта Эйнштейна почитал за честь весь высший свет Америки.
НЬЮ-ЙОРК – ПРИНСТОН, 1924 и другие годы
Очутившись в Нью-Йорке, Коненков
Очень быстро очаровательная Маргарита в светских кругах Нью-Йорка стала не менее популярной, чем Сергей Коненков и его работы. Когда ее бывшая квазисоперница Наталья Кончаловская, которая вместе с мужем, советским коммерсантом (и разведчиком), тоже приехала в Штаты, то сразу отметила, что Маргарита «весьма органично восприняла светскую жизнь».
Нью-йоркская мастерская Коненкова довольно скоро получила такую же экстравагантную популярность, как и прежний флигель в Москве, на Пресне. Сергей Тимофеевич соорудил резной деревянный бар, играл для гостей на гармошке, и вообще был душой любой компании.
Здесь стали появляться молодые люди, явно симпатизирующие хозяйке. Она словно вышла из тени Коненкова и оказалась в центре светских интрижек и романов. Этому в немалой степени способствовали новые работы Коненкова «Струя воды», «Вакханка», «Бабочка» и другие, для которых грациозная Марго позировала обнаженной. Работы имели колоссальный успех, а главное – были легко узнаваемы.
Глядя на Маргариту, мужчины вспоминали скульптурные работы, млели, таяли, теряли головы и бесстыдно раздевали хозяйку глазами. Но, боже, как хотелось бы руками!..
Когда в 1925-м на гастроли в Нью-Йорк пожаловал Московский Художественный театр, на его спектакли слеталась вся «русская Америка». В честь артистов Федор Иванович Шаляпин устроил роскошный прием. Разумеется, были приглашены и Коненковы.
В центре блестящей шумной толпы, само собой, был Шаляпин. Его могучий голос был слышен повсюду. Казалось, он был одновременно в разных местах огромного зала. Марго, как гимназистка, радовалась знакомым лицам актеров: «Ой, Станиславский... Книппер-Чехова... Сереж, смотри, Качалов... А вон – Москвин...»
Федор Иванович, увидев Коненковых, тут же, рассекая толпу, двинулся к ним. Обнял Сергея, нежно поцеловал ручку Маргарите, внимательно глядя ей в глаза.
И началось веселье. С московским размахом!
Шаляпин усадил Коненковых неподалеку и, оставаясь за столом самим собой, – шутил, острил, громко и заразительно смеялся, балагурил – при этом неотрывно смотрел на свою старую (хотя почему же старую? Вовсе нет!) знакомую по имени Марго. В самый разгар приема, когда кое-кто из господ артистов уже принялся вольно разгуливать по залу, покуривая диковинные гаванские сигары, кто-то вполголоса напевал романс, кто-то, пользуясь волей, читал (вслух!) Мережковского, а кто-то заботливо поддерживал за талию захмелевшую подругу в надежде на будущие ночные утехи, Шаляпин по-особому взглянул на Маргариту. Она понимающе кивнула.
Федор Иванович протянул даме руку, они встали и на глазах у всех медленно удалились из общего зала в соседнюю комнату. Это выглядело довольно вызывающе. Один лишь Коненков не обратил внимания на исчезновение супруги. Он был слишком увлечен беседой с Сергеем Васильевичем Рахманиновым, который держался особняком, стоя у колонны в глубине зала. Композитор чрезвычайно интересовал Сергея Тимофеевича не только как выдающийся музыкант, но и как возможная модель для будущей работы. Лицо Рахманинова, ясно видел скульптор, было просто находкой. В нем все было просто, но вместе с тем глубоко индивидуально, неповторимо.