Любимая женщина Альберта Эйнштейна
Шрифт:
– До чего же обаятелен Шаляпин, когда он в духе, – как ни в чем не бывало отпускал обязательные комплименты организатору приема Коненков. И увидел, что замкнутый и скромный Рахманинов улыбнулся его словам, отчего стал как-то проще, «домашней».
– Да, в этом у Феди нет соперников, – произнес композитор, следя взглядом за удалявшейся парой. – Он умеет быть обворожительным... А у вас очень красивая жена, Сергей Тимофеевич. Я вам просто завидую...
– Да-да, – рассеянно согласился Коненков, оглядываясь в поисках своей спутницы.
Заметив его замешательство, проходившая мимо актриска Ниночка
– Вы не Маргариту Ивановну случайно ищете? А они ведь с Федором Ивановичем вышли, кажется, вон в ту комнату, – и указала пальчиком на резную высокую дверь.
Коненков извинился перед Рахманиновым и быстрым шагом пошел в указанном направлении. Дернул за ручку, но дверь была заперта. Он принялся колотить в нее кулаком, звать Маргариту, ругаться. Потом неожиданно у него потекли слезы...
Спустя некоторое время дверь открылась. Шаляпин выглядел смущенным. Маргарита же – нисколько. Она остановилась возле рыдающего мужа и тихо сказала с упреком: «Гости же...»
До самой смерти Коненков не мог забыть жене этот скандальный эпизод с Шаляпиным.
– Успокойся, детка, ничего там не было, – уверяла Маргарита.
Но Сергей Тимофеевич все не мог угомониться и, будучи в преклонном возрасте особенно язвительным, ехидничал:
– Ну, тебя я Шаляпину простил. С каким мужиком не бывает! А вот что он Врубелю влепил пощечину (был и такой случай на том же банкете), этого я ему уже не простил...
Очень быстро Сергей Коненков стал самым популярным портретистом Штатов. Во многом благодаря Маргарите, ее таланту общения и хорошему знанию английского, взявшей на себя функции менеджера, обеспечение престижных заказов для мужа. Через несколько месяцев вольной жизни срок заокеанского путешествия подошел к концу. Но возвращаться домой почему-то не хотелось. Используя свои новые знакомства в нью-йоркском генконсульстве СССР, она исподволь и деликатно обсуждала варианты возможности задержаться в США на некоторое время после окончания работы выставки. В обмен на взаимные полезные и неафишируемые услуги, разумеется.
Сам Сергей Тимофеевич позже немного по-детски пытался объяснить свою вынужденную «задержку» в США: не успел оформить бумаги. Срок пребывания в Америке истекал, а работы – непочатый край. Он обратился в Наркомпрос с просьбой о продлении визы, Наркомат иностранных дел поручил заняться делом Коненкова советскому посольству в Мексике (поскольку с США дипломатических отношений у СССР не было). Загруженный огромным количеством заказов, рассказывал позже Коненков, «я не придал значения тому, что соответствующие бумаги слишком медленно продвигались по дипломатическим каналам. А потом это и вовсе перестало меня интересовать. Дорогой ценой я заплатил за несерьезное отношение к возвращению на Родину. Шли дни, недели, а затем и годы...»
Правда, «несерьезное отношение к визовым документам» вовсе не стало препятствием для скульптора уже в следующем году участвовать в 14-м Международном венецианском биеннале.
Вообще-то, состав делегации советских художников за время американской экспедиции изрядно «похудел». Кроме Коненкова, в США остались также Захаров и Мекк. По пути на Родину Сомов заехал в Париж,
Для американской публики Коненков оказался необычайно интересен. Они увидели в нем ярчайшего представителя русской скульптурной школы, носителя старых традиций. Работы мастера в дереве стали подлинной сенсацией. Американскому широкому зрителю дерево как скульптурный материал не было известно. Его работы назвали «скульптурной музыкой дерева». Однако это понимали далеко не все. Игорь Грабарь накрепко запомнил, как во время американского вернисажа обхаживал одну потенциальную покупательницу, которая выказала интерес к деревянным работам Коненкова: «Я часа два возился с этой толстой теткой, имевшей фигуру такого же деревянного обрубка, как и те, из которых Коненков резал свои скульптуры. Я объяснял ей все достоинства этой скульптуры. Мы все решили, что Коненков продаст, по крайней мере, три своих скульптуры. Он сам стоял возле, не понимая ни слова, но преисполненный самых радужных надежд. Внезапно она открыла рот и, дотронувшись до одной из скульптур, спросила глухим, сонным голосом:
– А скажите, это все машинная работа?
Повернулась и ушла. Вот Америка...»
Сергей Коненков очень любил работать с мягкими породами: липа, осина. Но пришлось работать и с дубом. В Центральном парке, вблизи которого Коненковы обосновались, мощнейший ураган, как бригада лесорубов, прошелся по нему, вырвав с корнями сотни деревьев. Дубовая древесина досталась художнику почти что даром, и он с удовольствием стал осваивать новый материал, увлекшись созданием скульптурной мебели. Нет, он не проектировал формы кресел или стульев. Коненков создавал из пней и древесных стволов самостоятельные именные скульптуры, образы которых заимствовал у природы. Так появилось «Кресло Сергей Тимофеевич», «Стул Алексей Макарович» и другие удивительные работы.
Жена Рокфеллера, увидев эксклюзивные образцы мебельного искусства, предложила за них любые деньги. Но Коненков наотрез отказался:
– Мебель я продать не могу, она не моя, я ее подарил жене.
Мадам решила, что мастер набивает цену. Но Сергей Тимофеевич вновь и вновь повторял:
– Я вам сказал уже: я не могу продать. Это подарок, а подарки не продают.
Во время работы Коненкову было необходимо общаться со своей моделью. Конечно, он предпочитал работать с русскими людьми, чтобы обходиться без услуг переводчика. Так, он сделал замечательные портреты композитора Сергея Рахманинова, академика Ивана Павлова, многих известных российских эмигрантов.
Знаменитую исполнительницу русских народных песен Надежду Плевицкую скульптор слушал еще в дореволюционные годы, а встретившись с ней в Штатах, попросил позировать ему. Она приходила к нему на сеансы-свидания в том праздничном наряде курской крестьянки, в котором появилась на сцене еще в 1914 году: сарафан, кокошник, жемчуга. И всегда заметно волновалась, как это всегда случалось с ней перед концертами. Но стоило мастеру начать работать, Плевицкая тихонько напевала только для него «Помню, я еще молодушкой была...» или «На старой Калужской дороге...».