Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС
Шрифт:
Джунгли и горы
Октябрьское наступление 1942 года на Кавказском фронте заставило себя ждать. Началось оно в нездоровой атмосфере. Верховное командование в августе месяце приняло решение атаковать этот массив на двух флангах: с юго-востока по реке Терек в направлении бакинской нефти и на юго-западе на нашем участке в направлении Батума и турецкой границы.
Битва на Тереке была жестокой, но не принесла ощутимых результатов. Бронетанковые дивизии рейха были остановлены под Грозным. В октябре они больше не продвинулись вперед.
Наше наступление на Адлер также провалилось. Октябрьское наступление не имело цели достигнуть Грузии и Транскавказской магистрали, оно было нацелено на Туапсе, на
Единственными неподожженными нефтяными скважинами, завоеванными рейхом, были скважины Майкопа. Вообще, нефтяные месторождения были расположены в Нефтегорске, между Майкопом и Туапсе. Красные заминировали сооружения. Нефть продолжала вытекать, густым потоком охватывая все ручьи, покрывая коричневым камыш и травы. Немцы бросились восстанавливать нефтедобычу своим организаторским гением. Это были очень богатые пласты. Они как раз подходили для нужд авиации. Когда мы прибыли утром 9 октября в Нефтегорск, мы были до глубины души поражены, видя, что за полтора месяца сделали немецкие инженеры. Просторные, с иголочки кирпичные сооружения были полностью закончены.
Но надо было дополнить эту работу, захватив нефтепровод до Туапсе, с тем чтобы миллионы литров ценной жидкости смогли регулярно вливаться в танкеры на Черном море. Это было делом солдат. Осеннее наступление должно было бы стать операцией как военного, так и экономического значения. Это был не первый и, несомненно, не последний раз, когда тысячи солдат погибнут за одно нефтяное месторождение.
Большая дорога и железнодорожный путь от Майкопа до Туапсе находились под мощной защитой красных, они так же хорошо, как и мы, понимали важность этого нефтепровода. На заслоны Советов в начале октября 1942 года были брошены бронетанковые части рейха, но они не смогли их преодолеть. Тогда Верховное командование бросило отборные дивизии, к которым относились и мы, в одну очень умно задуманную операцию: через поросшие лесом горы, что возвышались на тысячу метров и более и были без всяких дорог, десятки тысяч пехотинцев, подтянувшиеся с востока и юга, прорубят просеку топорами; они постепенно обойдут врага сзади и соединятся у него за спиной, на дороге в Туапсе, в двадцати, затем в сорока и пятидесяти километрах за Нефтегорском.
Наша дивизия егерей, специализировавшаяся на горных операциях, увлекла нас за собой. Мы оставили нефтяной бассейн под проливным дождем. После двух часов марша в грязевой топи мы подошли к большим горам, опять позолоченным солнцем.
Фантастически заросшие леса состояли из величественных дубов, которые никто никогда не вырубал, и миллионов диких яблонь, распространявших чудесный кисловатый запах.
Мы пробрались к вершинам. У красных был там большой лагерь, еще усеянный трупами. Через просветы мы видели внушительную панораму дубовых лесов, по-прежнему зеленых, усеянных, как мухами, золотой листвой диких яблонь, побежденных осенью.
Мы пошли по склонам. Лошади скользили копытами десять-пятнадцать метров. Мы держались за корни. Расположились на отдых в палатках на маленьком хуторе со смешным названием Травалера. Более сотни солдат погибли в атаке за эти несколько затерянных хижин. Это был последний хутор. После него лес поднимался на многие десятки километров, дикий, как джунгли Конго.
Прежде всего армия воевала топорами, пилами и заступами. Передовые отряды выслеживали и километр за километром теснили врага. За ними сотни саперов прямо в горах пробивали дорогу, мощенную из всего, что было среди самых трудных препятствий и помех. Это было невероятно. Эта дорога была вымощена десятками тысяч кругляка и прицеплена к карнизам над головокружительными пропастями. Самые мощные гусеницы могли использовать этот путь на многие километры вплоть до вершин.
По мере продвижения применение машин оказалось затруднено, и от него отказались. Все, включая питье, навьючили на спину людей. Цепи носильщиков сновали день и ночь.
Наша дивизия привезла с собой огромное количество ослов, прекрасных вьючных животных. Сами мы сохранили нескольких лошадей. Но наверху не было никакого горного пастбища. У нас не было больше ни охапки фуража, ни единого зернышка овса. Не в состоянии обеспечивать животных едой, поводыри кормили их ветками берез. Топоры непрерывно стучали по стволам. Сотнями падали прекрасные деревья, только лишь для того чтобы у них обрубили сучья и ветки. Животные жадно поглощали эти связки зеленого хвороста. Но их бока вваливались с каждым днем все больше.
В то время как саперы пробивали эту дорогу к Туапсе, тысячи егерей и погонщиков ослов ждали в самодельных шалашах.
Рождались настоящие лесные города. У каждого немца в сердце живет горная хижина. Некоторые из этих маленьких строений были настоящими шедеврами изящества, комфорта и прочности. Каждое имело свое имя. Самую жалкую тоже крестили с юмором.
Осень была прекрасна. Мы принимали пищу перед своими лесными хижинами среди наскальных растений. Мы также соорудили деревянные столы и скамейки. Одно лишь солнце пересекало листву. Напрасно вражеские самолеты искали наши месторасположения. Вечером мы видели вдалеке, в глубине долин, полыхавшие огни вокзалов железнодорожной ветки Майкоп – Туапсе. Поезда светились в огне на пятнадцать километров! В бинокль мы без труда различали черные каркасы и ярко-красные квадраты каждого купе. Наши «Юнкерсы» делали невыносимой жизнь силам СССР.
На краю леса передовые группы и саперы добрались наконец до лесной дороги, через три километра соединявшейся со знаменитой большой дорогой к Черному морю. Красные отчаянно сопротивлялись, самые высокие высоты были взяты лишь после жестоких рукопашных схваток: на порыжевшей земле лежало много наполовину обуглившихся от лесного огня трупов.
Вся наша дивизия всколыхнулась для первого удара. Мы прошли по импровизированной тропе, проложенной гением. На каждом повороте юмористические указатели, очень талантливо нарисованные, обозначали опасности, впрочем, очевидные и без них. Ослы, нагруженные ящиками с боеприпасами или кухонными котелками, скатывались по склону, катились в адскую кутерьму и разбивались о скалы в ста метрах внизу от наших сапог.
Мы вышли к долине и к дороге дровосеков. Она шла прямо, как линейка, между двух скалистых холмов. Уже неделю красные поливали огнем этот проход. Немецкие дозоры, попытавшиеся пробраться к вражеским позициям, были уничтожены.
Каждый день «Штуки» громили русские укрепления. В тот день эта дробилка была настолько сильной, что мы смогли достичь вражеских траншей, превращенных в ужасную мясорубку.
Вечером с одним из наших офицеров мы дошли до скопища остатков трупов, собранных за неделю. Они были в состоянии чудовищного разложения. Одна цепь русских, сраженная очередью, особенно впечатлила меня. Они сложились друг на друга, как карточный домик. В своих разложившихся, сгнивших пальцах каждый держал еще свою винтовку.
В шесть часов утра я захотел сфотографировать эту мрачную картину.
В момент, когда я смотрел в глазок аппарата, мне показалось, что одно из тел слегка пошевелилось. Определенно, тысячи отвратительных желтых червей копошились на нем. Я захотел все же убедиться в своих подозрениях. Труп, показавшийся мне ожившим, был с закрытым капюшоном лицом. Я подошел с пистолетом в руке и резко сбросил капюшон. Два обезумевших от ужаса глаза взглянули на меня.
Это был большевистский проводник. Он уснул в этом гнилье накануне, и черви покрыли его. При нем было завещание, в котором он сообщал, что, будучи евреем, он был готов на все, чтобы отомстить за евреев.