Любимец века
Шрифт:
Ночью она тихонько молилась про себя: «Сделай меня учительницей, и больше я ни о чем не попрошу!»
Я думаю, что судьба не так уж плохо обошлась с человеком, если все-таки исполнила его детские мечты.
САРАТОВСКИЕ ОЧЕВИДЦЫ
Как быстро меняются города! И какими непостоянными оказываются камни! Люди еще молоды, полны сил, а дома, словно прошло целое столетие, надстроены, перестроены, перекрашены.
Индустриальный техникум из трехэтажного кирпичного здания губернского
– Вот тут, - говорят мне, - была стена, а здесь раздевалка. И колонны круглые.
Такое ощущение, будто стены резиновые: они сжимаются и растягиваются. Я пытаюсь увидеть коридоры и лестницы чужими глазами.
Там, где сейчас библиотека - по коридору, налево, первая дверь направо, - был раньше класс, где на последней парте сидел Гагарин.
За несколько месяцев до полета старшим лейтенантом он приехал в Саратов и пришел сюда. Его встретил поначалу кто-то чужой: «Вам чего, товарищ старший лейтенант?» - «Я хочу посидеть за своей партой».
Но тотчас стали попадаться и знакомые. Константин Павлович Турецков, мастер фрезерного дела, сухопарый, уже с обильной проседью, хлопнул по плечу. «Кто же ты, Юрий, теперь?» - «Летчик-испытатель».
– «А зачем такую трудную и беспокойную профессию выбрал?» Улыбнулся: «Так другие ведь могут? И я могу».
Турецкое отомкнул мне бывшую литейку, где настилают кафельный пол, приспосабливая совсем для других целей, и от новеньких станков пахнет свежей масляной краской. В ней тоже все изменилось, кроме разве квадратных переплетов стеклянной крыши. Турецкое раскидывает руки - и начинается очередной сеанс иллюзиона.
– Вот тут была литейная печь, по-нашему, вагранка. Здесь заливали опоки. Отсюда доставляли форму.
Я смотрю во все глаза... и начинаю видеть.
Я вижу зимний день с промельком снеговых туч, мохнатое небо над стеклянной крышей. Слышу скрип песка под подошвами Юриных башмаков. («Они у него вот такие были, на вырост. Какие завхоз выдаст. Сам не покупал, из дому денег не просил. Если совсем туго приходилось, пойдут с ребятами на железную дорогу, что-нибудь погрузят, разгрузят. Подработают».)
Но один ли он тут, под стеклянной крышей, перед потухшей вагранкой? Нет, в одиночестве его никто не припомнит: «Юра парень компанейский!» - таков общий глас,
В тот зимний день, который темнел на глазах, превращаясь в инистые сумерки, директор техникума расстроился, что вот, мол, остался невыполненным срочный заказ, надо бы отлить одну деталь. «Уплатить я вам не могу, - сказал он, - но уж очень надо, ребята!»
– Ведь мы, мастера, каких учеников запоминали?
– журчит за моей спиной голос.
– Или лодырей отчаянных, или выскочек. А Юра стоит себе скромно, спорить не будет. Хоть и был отличным литейщиком, но любую самую черную работу выполнит.
– Может, он просто относился ко всему этому равнодушно?
– спрашиваю не оборачиваясь.
– Нет, он был не равнодушным, а старательным. Или, если по-старинному сказать, прилежным. На хорошее дело первый закоперщик. Вот и тогда: «Ну, надо», - говорит. Остались ребята, разожгли вагранку, чтоб работать допоздна...
Так зимний день в моих глазах стал ранним вечером. На рабочих комбинезонах литейщиков, все разгораясь и разгораясь, ярко вспыхивал румянец литейной печи...
– А вот эта лестница старая!
– сказал мне кто-то с радостью.
Перила в самом деле были шатки и скрипучи.
Черноволосый курчавый Анатолий Иванович Ракчеев, нынешний заместитель директора по производству, возносится по крутым ступеням, не касаясь перил.
– Героем быть просто!
– хохочет он.
– Летчику приказано стать космонавтом, вот он и летит. Такая же работа, как у вас или у меня.
«Ну прямо как в песне, - беззлобно думаю я.
– «Когда страна быть прикажет героем...»
Я, разумеется, спорю с Ракчеевым, но не очень. Чем-то молодым, озорным пахнуло от его голоса, лица. Словно только вчера недавний выпускник этого самого техникума, а потом в нем же молодой мастер и по совместительству студент-заочник Анатолий Ракчеев вместе с Гагариным и его товарищами, все двенадцать или четырнадцать парней, набиваются в лодку. Перевозчик собирает рублевки, мотор стучит все быстрее, и Волга уже прошита пенным следом, как белой ниткой.
– Тихий? Прилежный? В сторонке стоит? Какая ерунда! Балагур, озорной парень, как и все мы были тогда.
Юра Гагарин... Юра Гагарин... Каким теплым пятнышком остался он в груди многих самых разных людей!
– А вы знаете, что он был капитан баскетбольной команды?
– даже как-то строго вопрошает меня седой Семен Николаевич Романцев.
Семен Николаевич уже на пенсии, сейчас, в обеденный перерыв, пришел поиграть с бывшими сослуживцами в шахматы.
– А ведь он был невысокого роста. Самый маленький - и капитан! Почему?
Я этого не знаю.
– Потому что ребята ему доверяли. Где Юра Гагарин, там порядок.
Но истинным воплощением порядка мне показался Александр Гаврилович Шикин, приехавший на следующий день из Балакова, города, столь стремительно обрастающего заводами, что его уроженцы вроде Шикина только успевают отщелкивать на пальцах новые тысячи жителей, сначала по одной, а теперь десятками, потому что по населению Балаково нынче третий город в области после Саратова и Энгельса.
– Живем как в Венеции, - говорит обстоятельный Шикин.
– По шлюзу ходим.
Его коттедж - построенный методом народной стройки, когда будущие домовладельцы с помощью завода, навалившись, как говорится, миром, возвели целый поселок, - теперь отрезан и рекой и каналом от нового города.
Конечно, когда заводской парень Саша Шикин, проработав уже восемь лет модельщиком, решил поступать в Саратовский индустриальный, Балаково, из которого он, как и сегодня, уплывал на пароходе, было совсем другим.
А вот Шикин, мне кажется, всегда одинаков! Словно он так и появился на свет рассудительным, все обдумывающим впрок и знающим главную мерку вещам: сколько и на что потрачено усилий.