Любимое уравнение профессора
Шрифт:
— Но с ней я с самого собеседования не виделась больше ни разу! И, насколько я помню, никогда ее ничем не беспокоила. Она сразу попросила меня не тащить проблемы флигеля в особняк, и я выполняла это условие. Я понимаю, что она платит мне за работу. Но с чем на этой работе приходится сталкиваться мне, не знает и знать не хочет! Как она может меня уволить? За что?
— Она знает, что ты оставалась во флигеле на ночь.
— То есть… она шпионила?
— У нее полное право наблюдать за тобой на рабочем месте.
Я вспомнила странную тень, мелькнувшую вчера у ограды.
— У
— Перестань, — отрезал Директор. — Домработниц не глупее тебя в этом городе сколько угодно. — Он выдвинул ящик стола, нашел нужный файл и спрятал туда карту Профессора. — На этом все. Решение принято и обсуждению не подлежит!
Вж-жик, бум! — захлопнулся ящик стола. Звук был сильным и жизнерадостным — в отличие от моего самочувствия.
Так я перестала работать в доме Профессора.
Моими новыми подопечными стали муж и жена, державшие аудиторскую контору на дому. Дорога к ним — электричкой с пересадкой на автобус — занимала теперь больше часа. Работать супруги заканчивали в девять вечера, а на меня навешивали куда больше забот по обслуживанию их бизнеса, чем обычных хлопот по хозяйству. Но что хуже всего — госпожа Аудиторша оказалась сущей ведьмой. И если таким образом Директор хотел меня наказать, он своего добился — уже потому, что Коренёк в итоге превратился обратно в беспризорника, а ничего страшнее для меня и придумать было нельзя.
Рано или поздно расставаться с клиентом — неизбежная часть подобной работы. Особенно если работодатель — контора вроде «Акэбоно». Большинство ее клиентов меняет свои планы так часто, что выполнять их капризы на все сто — задача практически невозможная. И чем дольше ты служишь в их доме, тем выше вероятность скандала.
Конечно, бывало и так, что семья, с которой приходилось расстаться, закатывала в мою честь вечеринку. Или привязавшийся ко мне хозяйский ребенок мог растрогать меня до слез самодельным прощальным подарком. Но примерно так же часто со мной расставались вообще без единого слова, а то и выставляли мне счет за поврежденные мебель, посуду или одежду.
В таких случаях я приучила себя не брать дурного в голову. Не стоит отчаиваться, повторяла я себе. И не на кого обижаться. Я для таких людей — всего лишь одна из работниц, какие были у них до меня и будут после. Что удивляться, если они не вспомнят моего имени, едва я от них уйду? Ведь я и сама теперь думаю уже о следующих клиентах с новыми правилами, а этих стараюсь забыть. Все по-честному, ничего личного тут быть не может…
И только с Профессором вышло совсем, совсем по-другому. Было страшно осознавать, что он никогда больше не вспомнит о нашем существовании. Не спросит у своей невестки, почему я уволилась и куда подевался Коренёк. Саму эту возможность — помнить о нас, отслеживая из кресла-качалки первую звезду или разгадывая свои теоремы, — у него отняли.
Мысли об этом преследовали меня, как кошмар. На каждом шагу я костерила себя за роковую ошибку, которой уже не исправить, и никак не могла сосредоточиться на работе. И хотя теперь мне приходилось куда больше напрягаться физически (содержать в чистоте целых пять дорогущих автомобилей, драить шваброй все лестницы в доме, готовить ужины на десять персон и так далее), выматывалась я прежде всего от нервного напряжения, ибо призрак Профессора не отпускал мое сердце. Сгорбленный на краешке кровати, растерянный и раздавленный болезнью, он являлся мне в видениях так часто, что я то и дело ошибалась по мелочам, вызывая все больше нареканий у госпожи Аудиторши.
Что за женщина занимает мое место рядом с Профессором, я не знала. Только надеялась, что она не сильно отличается от моего портретика, улыбающегося с записки на профессорском пиджаке. И что? Неужели он точно так же выспрашивает у нее телефонный номер и размер обуви — лишь бы поковыряться в сокровенных смыслах ее «личных чисел»? Я представляла эти сцены, и мне делалось не по себе. Математические тайны, которыми он делился со мною одной, теряли для меня всякое очарование. Хотя, конечно, я прекрасно понимала: как вчера, так и сегодня числа продолжают существовать, что бы с этим миром ни происходило.
Иногда я даже коварно мечтала: вот сейчас эта новая домработница уволится, не выдержав профессорских заскоков, и наш Директор наконец-то поймет, что без меня — никуда… Но тут же, помотав головой, гнала эти глупые фантазии прочь. Ну не будет меня, и что? Директор прав: на мое место найдется целая куча работниц не хуже.
— Почему мы больше не ходим к Профессору? — то и дело спрашивал Коренёк.
— Ситуация изменилась, — отвечала я.
— Какая ситуация?
— В двух словах не расскажешь…
Разочарованно хмыкнув, он пожимал плечами.
А в воскресенье 14 июня, через неделю после моего «ухода» от Профессора, на стадионе «Косиэн» состоялось историческое сражение, в котором питчер «Тигров» Юфунэ' устроил «Карпам» ноу-хиттер. И мы с Кореньком сразу после обеда залипли на трансляции матча по радио.
Чем ниже опускалась линейка нападения «Карпов», тем напряженней звучал голос комментатора из радиолы и тем сильнее мрачнели мы. С каждым очередным аутом Коренёк лишь угрюмо вздыхал. Но при всем безмолвии мы оба знали, о чем думаем на самом деле. Так, что и рта открывать смысла не было.
Но вот последний бэттер, Седа, послал мяч аж на аутфилд, и рев трибун перекрыл трескотню комментатора, а когда волна оваций схлынула, тот уже только повторял обессилено: «Аут! Аут!!» — снова и снова.
— Победа, — тихонько сказал Коренёк. Я кивнула.
«Пятьдесят восьмой ноу-хиттер… за всю историю японского бейсбола! — доносило до нас обрывками радио. — Такого от „Тигров“ мы не видели вот уже девятнадцать лет… после знаменитого ноу-хиттера Энацу тысяча девятьсот семьдесят третьего года!..»