Любить Эванджелину
Шрифт:
— Я должна идти, — повторила она бесцветным, напряженным от слез голосом.
Роберт встал с кровати, его голое тело белело в темноте.
— Хорошо, — согласился он спокойно. — Я отвезу тебя.
Она наблюдала в замешательстве, как он снимает с постели верхнюю простыню. Его следующее движение было настолько стремительным, что она уловила только смазанные очертания его тела. В два шага он достиг ее и, плотно обернув простыней, взял на руки.
— Чуть позже, — добавил он, открывая двери на веранду и выходя с нею наружу.
Раннее утро было тихим, будто все божьи творения затаили дыхание перед появлением первого солнечного луча. Даже сверчок молчал. Волны накатывались на берег и тихо шелестели, будто шелковые юбки. Роберт сел в один из шезлонгов, обняв Эви и покачивая на своих коленях. Простыня защищала от прохладного влажного воздуха.
Эви старалась держаться отстраненно, скрывая эмоции, и некоторое время это ей удавалось. Роберт просто обнимал ее, ничего не говоря, и смотрел на темную воду, словно тоже ожидал рассвета. Именно его молчание пробило брешь в ее неприятии. Если бы он говорил, она бы отвечала и отвлеклась от своих мыслей, но, оставшись наедине с ними, потерпела поражение.
Эви уткнулась лицом в его шею, горячие слезы потекли по ее щекам, и тело содрогнулось от рыданий.
Он не пытался успокоить ее, не пытался говорить с ней, просто теснее прижал к себе, даря утешение своего тела. Узы плоти, которыми он опутал ее прошлой ночью, были свежими и сильными, а ее чувства так настроены на него, что ей казалось, будто его дыхание стало ее собственным. И от этого ощущения судорожные вздохи замедлились, принимая равномерный спокойный ритм работы его легких.
Когда она успокоилась, Роберт вытер мокрое лицо уголком простыни. Вытирать ее слезы со своей шеи он не стал.
Утомленная до крайности, опустошенная после переживаний Эви уставилась на озеро горящими глазами, словно присыпанными песком. На дереве около дома первая птица издала трель, и это послужило неким сигналом для сотен остальных, которые тоже запели, обезумев от радости при наступлении нового дня. Пока Эви плакала, утро разгоралось, а темнота отступала, превращаясь в серый туман, который придавал таинственность знакомому пейзажу. Вон тот темный горб в воде мог оказаться пнем, скалой или волшебным морским существом, которое исчезнет с рассветом.
Роберт был очень теплым, жар его сильного обнаженного тела просачивался сквозь простыню. Она ощущала стальные мускулы его бедер под собой, твердую опору груди, крепкий, дающий ощущение безопасности обхват рук. Эви положила голову на его широкое плечо и почувствовала себя так, словно достигла приюта.
— Я люблю тебя, — произнесла она тихо.
Глупо с ее стороны признаваться в любви; сколько других женщин говорили ему это, особенно проведя ночь в его объятиях. В этих словах для него нет ничего нового. Но что бы она выиграла, если бы удержалась и промолчала? Возможность сохранить лицо, когда он оставит ее, притворившись, что это был просто летний роман? Нет, она не могла таким образом обмануть свою гордость. Вероятно, она не обманула бы и его, хотя он, конечно, повел бы себя по-джентльменски, сделав вид, что поверил в ее притворство.
И все же самообладание Роберта обрадовало ее. Он не повторил автоматически эти слова, которые, она знала, были бы неправдой, и которые она возненавидела бы. При этом он не проявил никакой нервозности и чувства неудобства. Он просто внимательно посмотрел на нее и спросил мягким голосом:
— Тогда почему ты плачешь?
Эви вздохнула и снова уставилась на воду. Он нуждался в объяснениях и, вероятно, имел право настоять на них, но, даже любя его, она не хотела обнажать перед ним свое сердце. В глубине ее души застыла боль, которую она не захотела бы открыть ему, даже если бы оставалась его любовницей в течение многих лет.
— Эви, — это было не просто напоминание, но нежное настойчивое требование.
Печаль стала ее постоянной спутницей, она пряталась в глазах, таилась в уголках губ. Ложилась с ней по вечерам и просыпалась по утрам. Печаль и глубокое одиночество, которое ни друзья, ни семья сестры не могли развеять. Но Роберт ждал ответа. Мужчина, выдержавший такой ураган слез, должен был знать хотя бы их причину.
— Я поняла сейчас, — сказала она тихим дрожащим голосом, — что Мэтта действительно нет.
Тесно прижатая к его телу, она почувствовала, как он напрягся. Однако его голос оставался спокойным.
— Его нет уже давно.
— Да, — только она знала, какими длинными были эти двенадцать лет, — но до этой ночи я все еще была его женой.
— Нет, — ответил он решительно, — ты уже давно не его жена.
Роберт приподнял ее подбородок пальцем, заставив взглянуть на себя. Было уже достаточно светло, и она увидела его бледные мерцающие глаза.
— Ты никогда не была его женой. Ты никогда не спала с ним. Я надеюсь, ты не станешь отрицать, что все это время оставалась девственницей. И не будешь утверждать, что кровь на простыне появилась из-за твоих критических дней.
Эви вздрогнула.
— Нет, — прошептала она.
Боже, он сразу же перешел к тайне, которую она так долго скрывала.
— Ты вышла за него замуж, — продолжал он безжалостно, — как получилось, что я стал твоим первым мужчиной?
Печаль затемнила ее глаза, и она ответила:
— Мы поженились в июне.
И грусть, и ирония звучали в этих коротких словах.
Роберт, не понимая, поднял темные брови, как бы приглашая продолжать.
— Невозможно заказать церковь для свадьбы в июне, если не позаботиться об этом за год, — пояснила Эви. — Мы с Мэттом выбрали день, когда еще учились в школе. Но трудно все спланировать на такой длительный срок.
Она снова отвернулась от Роберта, обратившись к своему единственному утешению — воде.
— Это была прекрасная свадьба. Все сложилось прекрасно: погода, оформление, свадебный торт. Все прошло великолепно. Но утром, в день свадьбы, у меня начались месячные.
Роберт молчал, выжидая. Эви сглотнула, боль заполнила ее душу при воспоминании о том, какими же наивными они были.
— Я очень смущалась той ночью, когда сказала Мэтту, что мы не можем заняться любовью. Мы оба чувствовали себя несчастными.