Любить Королеву
Шрифт:
Королева пару раз ловила его взгляд и улыбалась в ответ. Федор строго отводил глаза. Чтобы и не мечтала.
Кстати, в середине строя выделялась не одна она. Мало-мальски опытному глазу была заметна компактная группа из трех человек, причем девчонка являлась в ней не центральной фигурой. Кроме нее, в группу входил Хорьков, Хорь, быковатый молодой человек с мощно накачанными плечевыми бицепсами. Длинные руки кончались здоровенными, почти постоянно сжатыми кулаками. Так бывает у маленьких детей с повышенным мышечным тонусом. Их стараются «расслабить» массажем и специальными медикаментами.
Этого, похоже, в детстве расслабить не удалось.
Но опять-таки и он главным не был. Рулевым был третий, Олег Симаков, стоящий посередине парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, с ясным открытым взглядом и ангельскими чертами лица. Чуть, может, подпорченными слегка тяжеловатой линией подбородка. Федор уже был в курсе, что кличка парнишки в точности соответствует внешности: Ангел. Ему бы еще крылышки и лук со стрелами. Глядишь, Федор быстро сменил бы «отношения» на любовь.
Ангел встретил его взгляд, и на его лице появилась улыбка – приятная, не широкая, а теплая какая-то. Как будто знает про тебя что-то хорошее. Федор невольно улыбнулся в ответ. «Что он здесь делает? – мелькнула мысль. – Ему бы открывать слет отличников в „Артеке“».
Впрочем, он знал, что Ангел делает в «Смене». Мишка-опер, куратор лагеря, рассказал в деталях. Мальчик уже задерживался по подозрению в организации ряда тяжких преступлений. В том числе изнасилования с последующим убийством молодой девчонки в парке культуры. Мишка подозревал «этого подонка» еще как минимум в трех «злых» преступлениях, но доказать пока ничего не смог.
А не пойман – не вор. Кроме того, Ангел, похоже, по совместительству с «авторитетной» преступной деятельностью «стучал» Мишкиному начальнику, старшему оперуполномоченному майору Семенову, «сдавая» тому серьезных «гастролеров» и даже настоящих блатных. Такой симбиоз всех устраивал: Семенов побеждал преступность в отдельно взятом подмосковном районе, а Ангел мог обделывать свои делишки (в определенных пределах, очерченных майором), не опасаясь тяжкой длани правоохранительных органов.
При таком раскладе Семенов отдаст эту гадину только при наличии неопровержимых улик. А их-то Ангел как раз не оставлял. Хотя Мишка отдавал себе отчет в том, что его ненависть основана скорее на личной интуиции, чем на фактах. Факт, кроме доносов агентуры, которые без улик никуда не подошьешь, был лишь один. Даже не факт, а фактик.
Ангел задерживался лично им, Мишкой, в номере заводской гостиницы у приезжего фирмача. Фирмач спал, слегка наклофелиненный, а Ангел «шмонал» его вещи. Было это два года назад, сейчас Мишка такой глупости уже не допустил бы: дал бы тому собрать шмотки и выйти с ними из номера. А тогда… Ангел объяснил, что зашел в номер случайно. Дверь была открыта, он ничего не взял. И брать не собирался.
Клофелина финскому инженеру накапала та самая Оленька Королева, которая сейчас стояла на линейке рядом с Ангелом. Она и тогда была красоткой, хотя было ей всего тринадцать. Усыпив мужичка, девочка вышла из номера, ничего оттуда не взяв. Финн, узнав от Семенова ее возраст, вообще ушел в полную «несознанку». Только уверял, что секса не было из-за его абсолютного отключения. Заявление, понятное дело, писать отказался. А нет заявления – нет и дела, это за годы работы Мишка уяснил крепко.
Короче, придумать такое – одна травит, ничего не взяв, другой берет, никого не отравив, – мог только Ангел. Здесь Мишка зуб был дать готов. Все это Мишка и поведал Федору. Кроме, может быть, тонкостей взаимоотношений Ангела и старшего оперуполномоченного майора Семенова.
У Мишкиной откровенности (черты, операм, как правило, не свойственной) были как минимум две причины. Первая – хотелось хоть кому-то высказать наболевшее. А Федор ему сразу показался своим. Вторая – опер надеялся, что в лагере, расслабившись, Ангел допустит пару-тройку ошибок и даст в его руки – а точнее, в руки проинструктированного им Федора – пару-тройку крепких улик.
Седых выслушал все внимательно, но игра в шпионов его не увлекла. Единственное, что он понял: Мишка сильно не любит Ангела, эта нелюбовь прямо распространяется на его дружка Хорькова (почему-то обходя стороной его подружку Королеву) и имеет под собой определенные веские основания.
Толмачев, похоже, подходил к концу. Зевать не стеснялись даже затурканные поначалу приезжие. А на траве в теньке отдыхали уже трое сомлевших.
– Короче, наша задача – прожить два с половиной месяца без ЧП. Всем понятно? – закончил Николай Петрович.
– Всем, – сонно ответил строй.
– Не слышу, – с угрозой повторил Толмачев.
– Всем! – гаркнул строй.
– Вот так-то! – удовлетворенно заметил Николай Петрович и скомандовал: – По машинам!
Ребята, измученные долгим стоянием, рванули к «машинам» – одинокому старенькому «Икарусу», поджидавшему неподалеку. Через тридцать секунд площадь опустела.
Дизель взревел, двери закрылись, и автобус двинулся к шоссе.
Федор, сидя у окна, вздохнул: восемь лет отделяли его от последнего пионерского лета. Внезапно почувствовав чей-то взгляд, он поднял глаза. На него пристально смотрела Королева. А на нее – с соседнего сиденья – внимательно и оценивающе смотрел Ангел.
Лето обещало быть интересным.
2
Лагерь «Смена» обозначился через час езды. Он представлял собой два слабо благоустроенных барака. Один – жилой с двумя огромными «палатами» для мальчиков и девочек соответственно. Второй – пищеблок-столовая (она же клуб) с комнатками для поварихи и посудомойки. В комнатке с поварихой угнездился и усатый милиционер с табельным оружием. Ни милиционера, ни тем более его табельного оружия Федор толком и не разглядел: служивый, почувствовав волю, сразу так круто вошел в алкогольное пике, что выхода его из этого состояния Седых по ряду причин уже не застал.
Первые полтора дня прошли в организационных хлопотах: раздавали матрасы и постельное белье, приводили в порядок кухонное оборудование, распределяли внутрилагерные обязанности.
На общем собрании в столовой выбрали комитет самоуправления – так он громко назывался. Председателем по предложению Ангела единогласно избрали Хоря. Тот горделиво покрутил маленькой головой, расправил и без того широкие плечи, после чего немногословно пообещал неприятности нарушителям режима. Сказано было мало, но доходчиво. Эффект от его выступления на порядок перешиб толмачевскую речь. Николай Петрович это прекрасно понимал – человеком он был неглупым, – но уязвленной гордости никак не выказал. В конце концов, Хорь будет работать на него. Затем и взяли.