Любить всем сердцем
Шрифт:
— Не слушай его.
Эллиот отодвигает свою миску и грустно хмурится.
— Я больше не хочу.
— Ладно, почему бы тебе не пойти посмотреть телевизор? — Я помогаю ей встать, и она сердито смотрит на Джесси, который пожимает плечами и потягивает кофе. — Иди. — Слегка подталкиваю Эллиот в сторону гостиной, и как только она оказывается вне пределов слышимости, резко разворачиваюсь. — Как ты мог сказать ей такое?
Джесси смотрит на меня так, словно я тупица.
— Это правда.
— Говорит парень, который на заднем дворе
— Это не умоляет истины.
— От хлопьев ещё никто не умер! — Я прикусываю язык, чтобы не сказать что-нибудь еще, потому что все, что выходит из моего рта рядом с этим парнем, заставляет меня выглядеть идиоткой. Иду к раковине, ополаскиваю миску Эллиот и свою кружку, ставлю их в посудомоечную машину и все время чувствую на себе его взгляд. — Что?
— Что «что»?
— Перестань пялиться на меня.
Джесси наклоняет голову, его волосы в потрясающем беспорядке. Как, черт возьми, ему удается просыпаться с таким видом, будто собирается на фотосессию?
— Что посеешь, то пожнешь, няня. — Его взгляд скользит по моему телу от ног до макушки, и мои щеки, должно быть, ярко-красные от осознания того, что он все-таки заметил, как я разглядывала его раньше.
Топаю к нему и сажусь на противоположный конец стола.
— Тебе нечем заняться?
Джесси смотрит на меня со скукой в глазах.
— Неа. Разве что утренним сексом.
Закрываю глаза, на мгновение не могу подобрать нужных слов, но потом нахожу их.
— Пожалуйста, перестань говорить со мной о сексе. Это неуместно.
Медленный изгиб его губ застает меня врасплох.
— Я смущаю тебя, говоря о сексе?
— Э-э, да! Думаю, что это довольно очевидно.
Он наклоняется вперед, наклоняя свое тело ко мне, и я благодарна за несколько футов стола, разделяющего нас.
— Ты чувствуешь себя неуютно, когда я говорю о сексе? Типа как, трусики стали слишком влажными?
— Нет.
— Бабочки порхают не только в животе, но и в других местах? — У него такой глубокий голос. Не думаю, что когда-либо замечала это в его песнях. — Твои сиськи становятся тяжелыми и жаждут прикосновений?
Я заставляю себя широко улыбнуться и даже выдавить из себя смешок.
— Какое жалкое зрелище. Эта вульгарная болтовня действует на женщин, с которыми ты спишь?
Джесси хмурится, и я улыбаюсь еще шире от своей временной победы.
— Потому что должна сказать, Джесси Ли, тебе реально следует подумать о другой тактике. — Отодвигаюсь от стола. — Тяжелые сиськи? — Я фыркаю и смеюсь. — Отличная шутка.
Оставляю его безмолвным и выхожу из комнаты, чтобы снять напряжение в мышцах. Джесси был неправ в том, как его упоминание секса заставляет меня чувствовать себя.
Конечно, я ощущаю себя немного неуютно, как будто покрыта вшами, но это потому, что он ходячая реклама клиники венерических заболеваний. И да, я предполагаю, что странное ощущение шлепка в моем животе может быть рассмотрено некоторыми
Знаю, что многие сочтут меня сумасшедшей, потому что не хочу заниматься сексом со всемирно известным плейбоем.
НО!
Быть одной из миллиона женщин – не то же самое, что быть чьей-то одной на миллион, каким бы потрясающим ни был секс.
ДЖЕССИ
День четырнадцатый.
Осталось семьдесят шесть дней.
Черт, звучит как целая жизнь.
— Ты ведешь дневник? Записываешь свои мысли, как мы говорили во время нашего последнего сеанса?
Доктор Ульрих вертит в пальцах свою причудливую золоченую ручку, ожидая, пока я совершу какой-нибудь эмоциональный прорыв. Все это терапевтическое дерьмо одно и то же. Копайте глубже, вскрывайте гробы прошлого и вдыхайте зловоние гниющей плоти.
Нет, спасибо.
— Я не веду дневник, док.
— Почему нет?
— Потому что я не двенадцатилетняя девочка.
Док прочищает горло, и я задаюсь вопросом, сколько Дэйв платит этому парню, чтобы он сидел здесь и терпел мое дерьмо. Держу пари, этого хватит, чтобы купить ему целый склад этих гребаных модных ручек.
— А как насчет музыки? — Он указывает этой чертовой ручкой в сторону гитары в углу комнаты. — Ты писал какие-нибудь новые песни?
— Это не моя гитара, док. Она принадлежит Бену.
— Уверен, что он не будет возражать, если ты ей воспользуешься.
Я качаю головой.
— Использовать гитару другого мужчины — все равно что трахать пальцем его жену.
Добрый док съеживается, но быстро приходит в себя.
— Хочешь, я попрошу Дэйва прислать твою гитару? Уверен, он не будет возражать.
Я слепо смотрю вперед в одну точку. Уверен, что буду чувствовать себя, мягко говоря, неловко, играя на гитаре в доме моего брата. Если он услышит меня, вспомнит ли те дни, когда мы играли вместе, когда жизнь была простой, а мой старший брат был моим героем?
— Я так не думаю.
— Ты упоминал, что находишься здесь только потому, что должен писать музыку. Уверен, что не готов хотя бы попробовать?
Ерзаю на сиденье и чешу затылок. Возможно, я смог бы работать, когда Бена не будет. Он приходит в свою комнату только тогда, когда ему нужно захватить одежду каждые несколько дней.
Странная боль сжимает мою грудь, и я потираю грудину. Что это за чертовщина? Ненавижу это говорить, но это ужасно похоже на чувство вины.
Мой брат принял у себя мою пьяную задницу, а я обращаюсь с ним как с дерьмом. Обращаюсь с его ребенком, как с дерьмом. Стараюсь сделать так, чтобы няня чувствовала себя как можно более неловко. И он ничего об этом не говорит. Он кормит меня, оставляет в покое и каждую ночь втискивается на дерьмовый диван, пока я валяюсь на его кровати, в его комнате, которую он делил со своей покойной женой.