Любите ли вы Брамса? (сборник)
Шрифт:
Симон сразу же снял трубку. Услышав ее «алло», он засмеялся, и она тоже засмеялась…
— Проснулся?
— В одиннадцать часов. А теперь час. Я уже звонил на станцию узнать, в исправности ли наш телефон.
— Зачем?
— Ты же собиралась позвонить в полдень. Где ты?
— У Луиджи. Сажусь завтракать.
— Ага, хорошо, — ответил Симон.
Оба помолчали. Тогда она сухо добавила
— Я завтракаю с Роже.
— Ага, хорошо…
— Не понимаю, что означают твои «ага, хорошо», — сказала Поль. — Я буду в магазине с половины третьего и допоздна. А ты что собираешься делать?
— Поеду к маме за костюмами, — живо отозвался Симон. — Развешу их у тебя в шкафу на плечиках, а потом пойду куплю у Депо акварель, которая тебе понравилась.
Она еле удержалась от смеха. Весь Симон был в этих словах, только один он так цеплял фразу за фразой.
— Значит, ты решил перенести ко мне свой гардероб?
Она пыталась, но не могла придумать, что, собственно, ему возразить. И в самом деле, он с ней уже не расстается, и до сих пор она не ставила ему это в вину…
— Да, решил, — ответил Симон. — Вокруг тебя вертится слишком много людей. А я хочу быть при тебе сторожевым псом и ходить чисто одетым.
— Мы еще поговорим об этом, — произнесла она. Ей показалось, что телефонный разговор длится уже целый час. А Роже тем временем сидит там, наверху, один. Он начнет ее расспрашивать, и, очутившись с ним лицом к лицу, она не сумеет отделаться от чувства вины.
— Я тебя люблю, — сказал Симон и повесил трубку. Выйдя из будки, она машинально достала гребенку и пригладила волосы перед зеркалом, висевшим в гардеробной. На нее глядело лицо женщины, которая только что услышала обращенные к ней слова: «Люблю тебя».
Роже потягивал коктейль, и Поль удивилась, зная, что обычно до вечера он не пьет спиртного.
— Что-нибудь не ладится?
— Нет, почему же… Ах, коктейль… Нет, я просто сегодня устал.
— Как давно я тебя не видела, — произнесла она я, так как он слушал ее со снисходительно-рассеянным видом, еле сдержала слезы. А ведь будет и такой день, когда они скажут друг другу: «Два месяца мы с тобой не виделись или уже три?» И мирно будут подсчитывать, сколько времени прошло с их последней встречи… Роже с его нелепыми жестами, с усталым и все-таки ребяческим выражением лица вопреки его силе, даже, пожалуй, жестокости. Она отвернулась. На нем был тот старый серый пиджак, который, когда еще был новым, не раз висел на спинке стула у нее в спальне, в начале их близости. Тогда он очень гордился своим пиджаком. Только временами, довольно редко, Роже, начинал заботиться о внешнем лоске да, впрочем, он был, чересчур грузен, чтобы выглядеть по-настоящему элегантно.
— Две недели, — спокойно произнесла она. — Ну а ты себя хорошо чувствуешь?
— Да. В общем-то, ничего.
Он замолчал. Конечно, он ждал, что она спросит: «Ну, как твои дела?» — но она не спросила. Нужно сначала сказать ему о Симоне, а потом он может сказать о себе, не раскаиваясь в последствиях своей неуместной откровенности.
— Ты хоть развлекалась немножко? — спросил он. Она ответила не сразу. Стучало в висках; сердце, казалось, вот-вот остановится. Она услышала свои слова:
— Да, я виделась с Симоном. Часто…
— А-а, — протянул Роже. — С этим красавцем? И он по-прежнему от тебя без ума?
Она медленно кивнула и снова не посмела поднять глаз.
— Это тебя по-прежнему развлекает? — спросил Роже.
Она вскинула голову, но тут уж он отвел глаза и с преувеличенным вниманием занялся грейпфрутом. Ей подумалось, что он все понял.
— Да, — сказала она.
— Значит, тебя это развлекает? Или, возможно, больше, чем просто развлекает?
Теперь они глядели друг другу в глаза. Роже положил ложечку на тарелку. С какой-то отчаянной нежностью она вдруг увидела две глубокие складки, идущие от крыльев носа к губам, застывшее лицо и его голубые глаза в темных кругах.
— Да, больше, — сказала она.
Роже нащупал ложечку и взял ее. Она подумала, что никогда он не умел расправляться с грейпфрутом, как полагалось. Время, казалось, не движется или, напротив, проносится вихрем, свистя в ушах.
— Боюсь, что мне нечего больше сказать, — произнес он.
И по этим словам она поняла, что он несчастлив. Будь он счастлив, он вернул бы ее себе. А так его словно побили камнями, и она сама бросила в него последний камень. Она прошептала:
— Ты и так все сказал.
— Ты сама говоришь в прошедшем времени.
— Это чтобы пощадить тебя, Роже. Если бы я сказала, что все еще зависит от тебя, что бы ты мне ответил?
Он ничего не ответил. Он внимательно разглядывал узор на скатерти. Она продолжала:
— Ты бы мне ответил, что дорожишь своей свободой, что очень боишься ее потерять… и поэтому не можешь сделать усилие, чтобы вернуть меня.
— Я же тебе говорю, что сам ничего не знаю, — резко возразил Роже. — Конечно, мне противно думать, что… По крайней мере, он хоть способный мальчик?
— Дело не в этих его способностях, — сказала она. — Он любит меня.
Она заметила, что напряженное лицо Роже немного просветлело, и почувствовала к нему мгновенную ненависть. Вот он и успокоился: просто мимолетная вспышка, только и всего. А настоящим любовником, ее мужчиной остается он, Роже.
— Хотя, конечно, я не стану утверждать, что он в известном отношении оставляет меня равнодушной.
«Впервые в жизни, — растерянно подумала она, — я сознательно причиняю ему боль»,
— Признаться, я не думал, когда шел с тобой завтракать, что мне придется выслушивать рассказы о твоих утехах с этим молодым человеком.
— Ты, очевидно, думал сообщить мне о своих утехах, с молоденькой девицей, — отрезала Поль.
— Это все же было бы более естественно, — процедил он сквозь зубы.
Поль вздрогнула. Она взяла со стола сумочку, поднялась.
— Очевидно, ты сейчас напомнишь мне о моих годах?
— Поль…
Он тоже поднялся, проводил взором исчезнувшую в дверях Поль; слезы застилали ему глаза. Он догнал ее, когда она садилась в машину. Она тщетно пыталась завести мотор. Он просунул руку в окошко машины и включил зажигание, про которое она совсем забыла. Рука Роже… Она обернула к нему свое сразу осунувшееся лицо.