Люблю и ненавижу

Москвина Татьяна Владимировна

Божество, которому поклоняются патриархи нашего кино, явлено в их картинах многоразличными женскими образами (трудно сомневаться в половой принадлежности природы-Фортуны, на то существует давнишняя культурная традиция). Здесь у каждого «отца» есть своя специализация. Андрей Кончаловский увлечен разнообразной молодой свежестью, Петр Тодоровский привержен жаркому цветению женщин среднего возраста, Владимир Наумов, как пушкинский рыцарь бедный, всегда был поклонником одного лишь, но идеального, по его мнению, женского лица (Натальи Белохвостиковой), Игорю Масленникову близки женщины страдающие, несчастные, а у верного своей натурфилософии Эльдара Рязанова вообще нет отрицательных женских образов (за редчайшими эпизодическими исключениями). При этом изобилии женственности, кино патриархов вовсе не сосредоточено на любовных историях – скорее, речь идет о сожительствах, союзах, желаниях и притяжениях, о том, кому достанется девочка-юность и мама-жизнь, о нарушениях покоя и его восстановлении, о репродукции наиболее желанных ритмов рассказа.

«Жизнь забавами полна» – утверждает Петр Тодоровский в названии своего последнего фильма, сразу устанавливая добродушное отношение к сему многосмысленному предмету. По главной улице провинциального городка, расположенного невдалеке от Москвы, прогуливается супружеская пара – двое некрасивых немолодых людей, от которых веет таким благополучием, сочностью и аппетитом семейного счастья, что тональность повествования как-то увлекает помимо его художественности. Семейное счастье, конечно, подвергнется испытаниям,

и коммуналка, где обитают герои, услышит и крики страдания, и вопли ревности, но на окнах при этом будет красоваться вкусная кустистая герань, а персонажи не забудут про завтрак, обед и ужин. Героиня Ирины Розановой в поисках личного счастья облекается в дурацкое платьице, и формы ее вопиют при этом к небесам. Камера нежно обшарит все имеющиеся в картине грудки и попки, и самым лучшим аккомпанементом тут было бы изумленно – одобрительное южное «Вахх!». Люди считают счастьем ровно то, что считали счастьем и десять, и тридцать, и сто лет назад. Все беды сосредоточены в ужасной Москве, откуда веет катастрофами и катаклизмами, и героиня Розановой напрасно искала там счастья. Там счастья нет. Там социальная напряженность и случайные пули, там обижают инвалида (Лариса Удовиченко), там гибнет жених Розановой в исполнении Владимира Симонова. Провинциальный мир для вящего самосохранения должен замкнуться, отринуть соблазны, стать герметичным. Никаких попыток переменить участь, осуществить наивные мечты, добиться желаемого – и у тебя есть шанс выжить и быть счастливым. Есть муж – живи с мужем, а не бегай по ночам и не воображай, как уедешь в Австралию. Поглядывает на тебя сосед – будь благосклонна к соседу, а не мчись за семь верст киселя хлебать. Счастье герметично, статично, фатально. Его нельзя добиться, выстрадать, заслужить. Счастье – гомеостаз, равновесие, и нарушающий гомеостаз лишается счастья, но становится героем, про которого можно что-то рассказать. Петр Тодоровский логичен, и то, что кажется в его картинах случайностью, всегда закономерно. Все его герои, нарушающие гомеостаз, получают действие, путь-дорогу, но их мечты никогда не сбудутся и желаемого они не добьются. Пройдется Муравин (Олег Борисов) «по главной улице с оркестром» и вернется в семью, так и оставшись безымянным композитором. Пострадает Нетужилин (Николай Бурляев) в «военно-полевом романе» и отправится домой, к любящей жене. Подобных коллизий в фильмах Тодоровского много. Поэтому и кажущаяся искусственной и случайной гибель жениха Розановой в картине «Жизнь забавами полна» строго закономерна – в поиске, в дороге, в страсти человек может как угодно лететь и петь, но для счастья извольте приземлиться. Бегающая туда-сюда героиня должна быть остановлена грубой рукой порядка. Счастье – это покой. «Счастье» и «поиск» – антонимы. Выбирать – погубить значит жизнь молодую. Привел ход судьбы к жизни втроем – живи втроем и не шевелись («Любовь втроем»)… Понятно, что в гомеостатическом мире бунтуют, как правило, молодые и юные герои – они что-то предпринимают, мечутся, выкрикивают или просто от невыносимости вечной статики кривляются и устраивают глупые розыгрыши. Исход понятен – иногда плачевный исход («Какая чудная игра!»). Косность мира, выявленная Петром Тодоровским, была бы нестерпимой, внеси он в нее беспокойный дух критики. Но режиссер этим духом не обременен нисколько, он любит свой старый игрушечный мир, устроенный точно и строго, он любит его старинной любовью, требующей воспевания – и Тодоровский поет, не вызывая никаких сомнений в своем праве выражать исключительную приверженность природе-Фортуне.

Из всех патриархов нашего кино Игоря Масленникова я считаю режиссером, наиболее нежно, внимательно и трогательно относящимся к той силе, что природе-Фортуне противостоит – ее принято называть Душой Мира, Психеей. Вечно влюбленная и вечно несчастная странница, которую морочит и пытает вредная мать-Венера, мифическая Психея в земном искусстве породила массу отражений, целый мир странных женщин и мужчин, устремленных к незнаемому Амуру и нездешнему небу. Жизнерадостному и полнокровному Масленникову, явному любимцу природы-Фортуны, душеньку-Психею искренне жаль. Мир устраивают мужчины, часто придурковатые, а нередко и грубые, в соответствии со своими аппетитами. Этого никак уж не переделаешь – а оттого не грех по-мужски, великодушно, вздохнуть над судьбой жертв такого устройства. К Елене Кореневой («Ярославна, королева Франции») и Елене Сафоновой («Зимняя вишня», разумею первый фильм, не сериал), душенькам из мира Масленникова, с их тонкими чарующими лицами, прибавилась Юлия Маврина, уже почти вовсе бестелесная героиня «Писем к Эльзе». Она, конечно, куда менее реалистична – больше символична.

Нынешняя Психея, добрая девочка с улыбчивым кукольным личиком, живет в искусственном мире, что создал для нее богатый папик с лицом благородного шулера (Аристарх Ливанов). После его смерти, когда дом оккупируют голодные мещане во главе с бывшей домработницей (забавная Зинаида Кириенко), Психея пускается в странствия, то становясь постельной утешительницей целого корабля моряков, то оказываясь в семье рубахи-парня, шофера, не так давно произошедшего от обезьяны. Места в мире для нее нет – только в доме для душевнобольных, где она и обитала до встречи с папиком и где живет постоянно ее корреспондентка и подруга Эльза, Алла Демидова, принесшая в маленький эпизод со своим участием дух античной трагедии. Пессимистический сценарий Аркадия Высоцкого Масленников рассказал в своей обычной спокойной повествовательной манере, особенно стараясь не окарикатурить обидчиков Душеньки. Все, в общем, хорошие, просто цветы должны расти в саду, куколки лежать в ящичках, если нет спектакля, бабочки – покоиться в коллекциях, а странные бестелесные девочки – жить под надзором санитаров. Очень, очень жаль, но ничего не поделаешь. Для процветания Психеи требуются особенные оранжерейные условия, а в современном мире с ней возиться никто не будет. Да и к чему эти хлопоты? Прежние Психеи, воплощенные в искусстве, как можно предположить, обладали особенным, всепокоряющим обаянием, поскольку душевное обаяние – самое сильное, оно сильнее и природной красоты, и кристаллов духа. Страдания и гибель этих Психей поражали современников. Наверное, так было в творчестве Веры Комиссаржевской, ближе к нашим временам – так пронзала сердце Джульетта Мазина. Душенька из «Писем к Эльзе» особенно не пронзает – слабенькая, милая, чуть-чуть безумная, хорошенькая, она ничего не поняла из того, что с нею произошло и не погибла, а вернулась на исходные позиции. Опять победил природный гомеостаз, отводящий всем враждебным для себя явлениям строгое статичное место. (Да ведь и зимняя вишня, как помнится, вернется к старому любовнику!) Никаких рыданий на пустом берегу (это я отсылаю к финалу «Дороги» Феллини), улыбок сквозь слезы, резких художественных жестов, всяких там старорежимных «катарсисов»… Но, право, в этих гладких, ровных водах гомеостаза, смыкающихся над головой несчастных героев при эпическом спокойствии режиссеров, есть нечто ужасное. Начинает хотеться чего-то совершенно идиотического и банального – чтобы пришел бодрый, здоровый герой, выгнал из дома мещан, посадил за растление моряков, набил морду шоферу, вызволил из психушки Психею…но этого героя зовут то Вик Мэллой, то Перри Мейсон, то Арчи Гудвин, то Стив Карелла, и он тут совершенно не при чем…

Еще одну Психею и еще один сумасшедший дом мы находим в картине Андрея Кончаловского «Дом дураков». Если Эльза Масленникова попала из безмятежного герметичного пространства в страшную действительность, то к Жанне Кончаловского действительность врывается сама, чтобы уйти несолоно хлебавши. Психушка оказывается совершенно непобедима, а героиня (Юлия Высоцкая), очень красивая и очень здоровая девушка с чудесными зубами – совершенно невредима. Гомеостаз опять победил, только этот гомеостаз уже весьма слабо связан с реальностью – ведь «дом дураков», созданный Кончаловским

из рекордного количества киноцитат, аллюзий и реминисценций, это своеобразная «энциклопедия заблуждений», образ-символ европейского авторского кино, герметичного и мечтательного, с его вечными лошадками под дождем, зелеными яблоками, дурочками в свадебных платьях, с его поисками специальной национальной душевности и тезисом о том, что только идиоты – это настоящие люди. Вся материя такого кинематографа износилась, но это рубище Андрею Кончаловскому дороже всех новомодных одеяний, и в прагматичном скептике и себялюбце проступил облик задавленного Голливудом шестидесятника, прогрессивного режиссера в кожаном пиджаке, для которого духовность – никак не звук пустой, а, типа, хлеб насущный.

Вот, казалось бы, странность какая. Из книг Кончаловского получаешь стойкое впечатление об авторе, как о верном рыцаре природы-Фортуны. Он почитает плоть, заботится о ней неустанно, а его любовные приключения известны обществу куда лучше любовных похождений Зевса. И, однако, Кончаловский – вовсе не жизнерадостный и не жизнеутверждающий режиссер. Его взаимоотношения с плотью жизни пропитаны страхом и нервозностью, и его служение природе-Фортуне – вечно тревожное, лихорадочное и, я думаю, не вполне искреннее. Он слишком жадно хватает милости природы, слишком торопливо их поглощает, слишком жарко их желает – а в свое творчество пропускает только один вид природных свершений, юных девушек, которым упорно навязывает функции душевности и даже духовности, как бы оправдывая их прелести и свои привязанности, вовсе не нуждающиеся в оправдании. Почему бы, в самом деле, не снять кино о том, как прекрасны девушки, как хорошо жить в своем доме, быть здоровым и пользоваться прочным благосостоянием – нет, роковые шестидесятые проросли в душу Кончаловскому такими мощными корнями, что он просто не в состоянии затеять картины, где не было бы «послания» и не существовала бы (или имитировалась) некая духовная деятельность. Когда ему выпало соприкоснуться с античным миром (телефильм «Одиссей»), он снял довольно блеклую сказку, и видно было, насколько языческое великолепие мифа чуждо его сознанию. Настоящее, полнозвучное «дитя природы» тут резвилось бы от счастья – Кончаловский откровенно скучал.

Если режиссер не оставит своих упорных притязаний на царство духа и не воздаст настоящих почестей хранящему его божеству, результат может быть весьма драматичным. Может быть, и все злокачественные перипетии его судьбы связаны именно с этой двойственностью, со стремлением угодить сразу двум богам, сесть на два стула. А ведь один-то стул, как нам давно объяснили, «не от мира сего». Оттого Кончаловский и не обрел еще натуральной, безмятежной величавости, того лишенного всякой рефлексии спокойствия, что лежит на челе Эльдара Рязанова, Петра Тодоровского, Игоря Масленникова… Молодой он еще, суетливый…

А лес шумит, напоминая нам о беспредельном разнообразии мира, о силе жизни, о верности своему предначертанию и о том, что для всякого дерева, покорного своей природе, ничего нет лучше хорошей погоды.

2002 г.

Это не Березовский

(О фильме Павла Лунгина «Олигарх»)

Это не был Березовский еще тогда, когда несколько лет назад в свет вышла книга Юлия Дубова «Большая пайка» с героем по имени Платон. Дубов, один из основателей «ЛогоВАЗА», сочинил свой увесистый кирпич о черной романтике русского бизнеса явно не для того, чтобы он лег в основание легенды о Борисе Абрамовиче. Платон – лицо собирательное, более всего, надо полагать, похожее на самого Юлия Дубова (обратите внимание на античные имена: Юлий-Платон), но с некоторыми черточками и чертовщинками бывших друзей автора.

Уже в книге действовал некий олицетворенный дух, некая квинтэссенция бессмысленной экспансии, некий «дубовый листок», что оторвался «от ветки родимой» (см. стих М. Лермонтова) и рвется владеть миром, поскольку владеть своей безумной душой он не может. Снятый по мотивам «Большой пайки» эпос Павла Лунгина «Олигарх» довершил начатый Дубовым процесс: герой окончательно извлечен из жизни и доставлен в епархию искусства.

Чтобы понять, насколько это две большие разницы, достаточно вспомнить гражданина Березовского, Бориса Абрамовича, 1946 г.р., урожденца г. Москвы и звезду РФ Владимира Машкова, сыгравшего Платона Маковского, главу концерна «Инфокар», в «Олигархе». Если бы правда жизни хоть в какой-то степени владела умом Лунгина, то в главной роли он снял бы… ну, Газарова или Сухорукова или другого какого мастера монстров. Однако Лунгин сделал все, чтобы своего героя предельно романтизировать, очистить, приподнять над действительностью. Олигарх – / в народе – бранное слово, типа «аллигатор». «Близка аллигатора хищная пасть, / спасайся, несчастный, ты можешь пропасть!» (см. стих Сергея Михалкова). Но по фильму выходит, что «олигарх» – это что-то вроде термина, обозначающего тип темперамента (хочет всего и сразу) или собирательной клички определенной группы людей на зоне (есть же на зоне «быки», «петухи», «мужики» – а на большой русской зоне, где мы все проживаем, есть еще и «олигархи»). Олигарх – это сорвавшийся с цепи мужчина, почти лишенный рефлексии, с безграничным самолюбием и честолюбием, игрок и аферист, которому нужна полная власть в избранной им сфере действия. Если настоящих олигархов в России штук десять и, трудясь над художественным изображением их психики сломались бы и Гоголь с Достоевским, то олигархов «по Лунгину» – пруд пруди и личности у них довольно немудреные. Ведь нынче куда ни кинешь взгляд – обязательно встретишь ополоумевшего самца, который обязательно «трудоголик» (лучше бы водку пил), непременно сто раз женатый и все на красотках, который мчится по жизни как поезд-беглец – без цели, без смысла, без Бога. Обыкновенная гормональная трагедия.

Но для Лунгина жизненная сила и напор воли – ценности весомые. А герой, выделяющийся над ландшафтом, занимает его ум давно, с первой картины («Такси-блюз»). Поэтому романтизация «олигарха» произведена им последовательно и рельефно. Без полутонов.

Уральский следователь Шмаков, лукавый и смышленый Иванушка-недурачок (всегда одинаковый и всегда отличный Андрей Краско), вызван кремлевской интригой в Москву, разобраться в деятельности Платона Маковского, а затем и в его мнимой гибели. Тихо сияя невозмутимыми голубыми глазами, Шмаков допрашивает друзей и врагов Платона, из чего вырисовывается дайджест жизни героя за последние пятнадцать лет. Таким образом, в текущей реальности герой практически неощутим. Он действует либо за много лет «до своей смерти», либо несколько дней «спустя». Ничем низменным он не занимается, согласно известной литературоведческой шутке о том, что у романтического героя есть только голова и половые органы. Правда, свои органы герой использует лишь в молодости, соблазнив дивную Машу (Мария Миронова). С ростом могущества, интерес к дамам утрачен – сидя во временном изгнании под Парижем (невероятных размеров барочный дворец), герой исступленно смотрит отечественное телевидение, равнодушный к призывам пикантной красотки насчет пойти вместе поужинать. Однако именно женщина спасает героя в трудную минуту: заинтересовавшись хорошенькой журналисткой, Платон пересаживается к ней в машину и таким образом избегает смерти. Ест герой в кадре один раз – мороженое. Зато много и со вкусом передвигается – сажает на мель пароход в приступе ревности, везет отбитые у братвы первые машины на товарном поезде, гарцует на слоне в день сорокачетырехлетия. О голове Платона, о его «гениальности» много говорят персонажи фильма. Гениальность сыграть невозможно, поэтому умственная деятельность героя сведена к нескольким анекдотическим выдумкам насчет того, как извлечь деньги из воздуха. Бизнес Платона – воздушный, мифический, неуловимый, ирреальный. Каким-то чудом подложные диссертации и вареные джинсы превращаются в автомобили, автомобили в веники, веники в миллионные долларовые счета, дворцы, телеканалы, выборы президента… Когда в конце фильма герой идет пить водку на собственную могилу под сияние полной луны, романтический китч-мираж его существования замыкается в явное кольцо.