Люблю и ненавижу
Шрифт:
– Не, ребята, это вы угоревши придумали. Я в ваши питерские заморочки не въезжаю. По– моему, если за что заплатил, так в руки взял и всё, замерло тут. А вы мне дворец вместе с государственной конторой впарить хотите? Да вы часом не жулики? ВЫ СВОЁ ПРОДАЁТЕ ИЛИ ЧУЖОЕ? Откуда вы город взяли? ЭТО ВАШ ГОРОД ИЛИ КРАДЕНЫЙ?
– Ну уж прямо вы скажете, добрый господин. Почему краденый, ничего не краденый, а так – достался по случаю. Зигзаг удачи, хе-хе.
– А не позвать ли и мне, по случаю, милицию?!
– Валяй, зови. Очень испугал. Вася! Ваня! (подходит
2004 г.
Противная сказка
(Посвящается 302-й годовщине со дня рождения Санкт-Петербурга)
Однажды белый царь посадил сам себе дуб. Царь был большой, умный и злой, дуб посадил не просто так, а с приговором – кто царскому дереву навредит, тому счастья не видать самому точно, детям обязательно и внукам по возможности.
Белого злого царя помнили долго, дубу вредить боялись. Рос он триста лет и знал триста бед, но не от людишек. И молнией его било, и ураган ветви срывал, и засуха томила – но человечья рука не трогала.
А на триста первый год откуда ни возьмись прилетела к дубу стая бабочек. Стали они виться вокруг дуба и приговаривать:
Ах, какой миленький! Ах, какой стройненький! Дай отдохнуть, красивенький…
Дуб молчал. Тогда бабочки облепили его ветки и начали усиленно махать крылышками. Махали-махали, да вдруг крылышки взяли и отвалились. И тут у наших бабочек выросло тельце малое, мохнатое, и рыло с огромным ртищем – глянь-ка, да это не бабочки, а гусеницы-плодожорки!
И задвигали гусеницы челюстями, и пошли жрать дубовые листочки, и приятелям своим, червям-древоточцам, сигнал дали, чтоб те снизу подоспели на большую обжираловку. С утра до ночи трудятся гусеницы над царским дубом, а насытится не могут. (У них сытости в природе нет, так уж эти твари устроены.)
Триста лет стоял дуб, а такой беды не знал. И больно ему, и стыдно, а помощи попросить не может – не привык, очень уж гордый.
Шёл мимо из ближней деревни сердитый Судья. Сел под дубом, развернул платочек, где у него полдник был завёрнут, налил чарку и только собрался опрокинуть малым делом во имя Господа, как ему прямо в чарку шлёпнулась гусеница – да такая жирная, такая наглая, что судья отродясь подобных не видал.
Это что такое! – строго сказал Судья, вынимая гусеницу из своего питья. Та извивалась да норовила кусить Судью за палец. – Это по какому праву? – строго спросил Судья.
– Гы-гы-гы – загоготала гусеница в ответ…
Судья взглянул наверх и обомлел.
Там наверху треск стоял от жора, и уже треть листвы съели ненасытные твари. Сколько ни возмущался Судья, чем ни грозил – всё без толку. Гусеницы законов не
Шёл мимо старый Священник. Присел отдохнуть под дубом, а тут ему гусеница прямо за шиворот свалилась.
– Да, – вздохнул Священник, – вот ведь гадость какая, а тоже тварь Божья…
Не успел он развернуть суждение по этому поводу, как на него еще и ещё посыпалось – Божьи твари наели себе такое тело, что уже на ветках не держались. Посмотрел Священник наверх, а гусеницы половину листьев сожрали.
– Ну-ка прекратите! – строго сказал старый Священник. – Как вам не стыдно! Грех-то какой!
А какой на них грех? Они что умеют, то и делают. На то они и гусеницы.
Шёл мимо ангел Божий из войска Михаила Архистратига. Он всегда по дороге из Царства Земного в Царство Небесное ложился соснуть возле царского дуба, потому что трудна эта дорога, и даже ангелы от неё устают. Прилёг, значит, ангел Божий из войска Михайлова, а никак не успокоиться– какой-то гул, треск, шипенье, и вместо прохладной сени– солнце бьёт прямо в глаза. Пригляделся ангел Михайлов и увидел, что почти всю листву сожрали гусеницы, и нет больше благодетельной прохлады, только жирные мохнатые тельца всюду извиваются, ползают, ищут, где бы ещё крошечку перехватить.
Разгневался ангел Михайлов и ударил специальным Небесным оружием, которое землю и деревья не трогает, а живых тварей изничтожает. (У Михаила Архистратига много такого оружия изобретено, на случай если объявят Конец Света.) Зажарились гусеницы, попадали на землю, кончилась Большая Обжираловка.
И тут ангел Михайлов услышал Главный Голос.
А и дурак же ты, мой солдатик, – сказал Голос.
– Прости, Господи! – возопил ангел Михайлов – Рази меня, только объясни, почему я дурак.
– А вот почему, – сказал Голос. – Ты влез в земную жизнь, уничтожил гусениц, мешавших тебе отдыхать – а откуда ты знаешь, может это я их наслал на царский дуб – покарать его за гордость и высокомерие?
– А это Ты, Господи, их наслал?
– Нет, не я. Но в принципе мог бы и я. Не суть. Вот ты думаешь, что дело сделал – а посмотри, кто там в чаще прячется? А там сидит разбойник с топором и пилой. Пока гусеницы грызли дуб, ему не с руки было рубить-пилить. А сейчас только ты от дуба отойдёшь, он в два счёта управится. И пропал царский трёхсотлетний дуб, пропал как не бывало.
Ангел Михайлов заплакал.
– Господи, вразуми, а что мне надо было сделать?
– В этом году уже ничего нельзя было сделать. Пришлось бы просто предоставить тварей их судьбе. Они бы всё сожрали на дубе и стали жрать друг друга, потому что они ужиться меж собой не могут – такой им предел положен. А ты бы лучше сбегал в деревню к старосте, чтоб опрыскали дуб от вредителей, да чтоб закон приняли – каждый год это обязательно делать до скончания времён, да другой закон – чтоб охрану поставить от разбойников, да пригрозить построже – чтоб исполняли. Следующей весной расцвёл бы твой дуб краше прежнего.