Люблю твои воспоминания

Ахерн Сесилия

Следующий звонок Конора был несколько суше и прозаичнее: неловкие извинения и упоминание каких-то юридических моментов. Следующий — раздраженный вопрос о том, почему мой адвокат еще не ответил его адвокату.

Потом он позвонил и сказал, что его недавно забеременевшая сестра заберет кроватку, отчего на меня накатила волна дикой зависти. Я бросила трубку и швырнула телефон в мусорное ведро. В последнем разговоре Конор сообщил мне, что упаковал все свои вещи в коробки и через несколько дней уезжает в Японию. И может ли он забрать кофеварку?

Каждый раз, вешая

трубку, я чувствовала, что мое нерешительное прощание не было окончательным, оно больше походило на «еще увидимся». Я понимала, что пока еще есть шанс вернуться назад, что какое-то время Конор будет неподалеку, что я, прощаясь, где-то в глубине души не рассталась с ним по-настоящему.

Я останавливаю машину и смотрю на дом, в котором мы прожили почти десять лет. Разве Конор не заслужил, чтобы я попрощалась с ним по-человечески?

Нажимаю на звонок, но к двери никто не подходит. Через окно я вижу, что вещи упакованы в коробки, стены голые, поверхности пустые, все готово для въезда новой семьи, которая будет тут жить. Я поворачиваю в замке свой ключ и вхожу в дом, стараясь произвести как можно больше шума, чтобы не застать Конора врасплох. Уже готовлюсь окликнуть его, как вдруг слышу доносящийся со второго этажа тихий мелодичный звон. Я поднимаюсь в наполовину выкрашенную детскую и вижу Конора, сидящего на мягком копре. Он смотрит на детскую игрушку — мышку, бегающую за сыром, и из глаз его текут слезы. Я пересекаю комнату и обнимаю его. Сев на пол, я прижимаю его к себе и нежно баюкаю. Закрываю глаза и отключаюсь.

Конор перестает плакать и медленно поднимает на меня глаза:

— Что?

— А? — Я выхожу из транса.

— Ты что-то сказала на латыни.

— Я ничего не говорила.

— Говорила. Только что. — Он вытирает глаза. — С каких это пор ты говоришь на латыни?

— Да не говорю я на ней!

— Ну конечно! — скептически фыркает он. — И что же означает та единственная фраза, которую ты знаешь?

— Понятия не имею.

— Ты должна знать, ты же это только что сказала.

— Конор, я не помню, чтобы что-то говорила. Он пристально смотрит на меня, и в его взгляде я читаю чувство, весьма напоминающее ненависть. Я с трудом сглатываю.

В напряженной тишине на меня смотрит незнакомец.

— Ладно. — Конор встает и идет к двери. Больше никаких вопросов, никаких попыток понять меня. Ему теперь это безразлично. — Патрик возьмет на себя функции моего адвоката.

Отлично, мне придется иметь дело с этим придурком, его братом.

— Хорошо, — шепчу я.

Конор останавливается в дверях, оборачивается и обводит глазами комнату. Лицо каменное, только желваки шевелятся.

Бросив последний взгляд на бывший дом и бывшую жену, он уходит.

Вот оно и случилось, окончательное прощание.

В эту ночь я сплю урывками: новые картинки вспыхивают у меня в голове. Они озаряют мое сознание быстро и резко, как вспышка молнии, а затем отступают назад, в темноту.

Церковь. Звонят колокола. Разбрызгиватели. С приятным журчанием в бокал льется красное иино. Старые здания с витринами магазинов. Витражи.

Через

лестничные перила я вижу мужчину с зелеными ступнями, закрывающего за собой дверь. Ребенок у меня на руках. Девочка со светлыми волосами, знакомая песня.

Гроб. Слезы. Родственники в черном.

Качели в парке. Все выше и выше. Мои руки осторожно подталкивают ребенка. Я, сама еще ребенок, на детских качелях. Пухлый маленький мальчик взлетает вверх — я опускаюсь вниз, я поднимаюсь высоко в воздух — мальчик оказывается на земле. Снова разбрызгиватели. Смех. Я и тот же мальчик в купальных костюмах. Пригород. Музыка.

Колокола. Женщина в белом платье. Вымощенные булыжником улочки. Соборы. Конфетти. Крики. Хлопки.

Мужчина с зелеными ступнями закрывает дверь.

Снова разбрызгиватели. Пухлый маленький мальчик бегает за мной и смеется. Напиток в моей руке. Моя голова в унитазе. Лекционные залы. Солнце и зеленая трава. Музыка.

Мужчина с зелеными ступнями держит в руке садовый шланг. Смех. Девочка с белоснежными волосами играет на песке. Девочка смеется на качелях. Снова колокола.

Лестничные перила, за ними — мужчина с зелеными ступнями, закрывающий за собой дверь. В его руке бутылка.

Пиццерия. Мороженое с фруктами и взбитыми сливками.

В его руке еще и таблетки. Глаза мужчины встречаются с моими, перед тем как дверь закрывается. Моя рука на дверной ручке. Дверь открывается. Пустая бутылка на полу. Голые ноги с зелеными подошвами. Гроб.

Разбрызгиватели. Качели летают взад и вперед. Кто-то напевает ту песню. Длинные светлые волосы закрывают мое лицо, их сжимает моя маленькая ладонь. Фраза, сказанная шепотом…

Задыхаясь, я открываю глаза, сердце колотится в груди. Простыня подо мной влажная, все тело покрыто потом. Я на ощупь пытаюсь отыскать в темноте выключатель прикроватной лампы. В глазах у меня стоят слезы, однако я не даю им упасть, дотягиваюсь до мобильного телефона и дрожащими пальцами набираю номер.

— Конор? — Мой голос дрожит.

Он что- то бессвязно бормочет, не в силах сразу проснуться.

— Джойс, сейчас три часа ночи, — ворчит он.

— Я знаю, прости.

— Что случилось? С тобой все в порядке?

— Да, да, со мной все хорошо, просто я… мне приснился сон. Или кошмар привиделся? Множество на мгновение вспыхивающих картинок… разные места, и люди, и вещи, и… — Я заставляю себя замолчать и пытаюсь сосредоточиться. — Prefer et obdura; dolor bic tibi proderit olim?

— Что? — нетвердым голосом спрашивает Конор.

— То, что я сейчас произнесла, это и есть та фраза на латыни?

— Да, звучит похоже, господи, Джойс…

— Будь терпелив и крепок; когда-нибудь эта боль окажется тебе полезной, — выпаливаю я. — Вот что это значит.

Конор, помолчав, вздыхает:

— Хорошо, спасибо.

— Кто-то сказал мне это. Может, это было в детстве? Но кто бы мог такое сказать? Нет, это сегодня ночью мне сказали.

— Джойс, ты вовсе не должна ничего объяснять. — И, после паузы, говорит более решительно: — Извини, но я хотел бы еще поспать.