Любопытство - не порок, но оно наказуемо
Шрифт:
– У тебя глаза добрые, - от этих слов я расхохотался.
– У меня глаза добрые? Ну, ты ляпнул! Свои глаза протри, малыш.
– Я вижу, - насупился ребенок и посмотрел на меня исподлобья обиженным котенком. От этой милой реакции я снова расхохотался и, наклонившись, поднял с земли свой кошелек.
Гримм всегда весел на мне, сколько нас помню. Любил сидеть на руках. Рассказывал мне все. Не зная, что делать с ребенком, я отдал его в школу для мальчиков. Но пацан регулярно
«Я никому Вас не отдам. Вы мой, дон Армандо!».
На глаза выступили слезы. Гроб скрылся в яме, а на его крышку стали кидать цветы и горсти земли. Последнее прощание. Могильщики закопали еще вчера живого человека и накрыли могилу венками.
«Прощай, мой малыш».
…
По моему велению Джозеф собрал в кабинете для переговоров ключевых людей моей организации и бизнеса. Я вошел к ним вместе с Вернером.
– Здравствуйте, господа, - обратился я сходу, пожимая руки. – У меня есть для Вас важное заявление, - сейчас я должен сказать то, о чем даже Вернер не догадывается: - Хочу представить всем Вам Вернера Грея Вулфа. Я доверяю ему, как себе. Все дела мы будем вести вместе. Мое слово – его слово. Его слово – мое слово. Это Ваш второй босс.
Реакция была холодной. На Вернера смотрели, как на врага и молчали. Грей вначале растерялся – был удивлен, но потом натянул на себя нечитаемое выражение лица. Повисла тяжелая тишина. Наконец, советник семьи грозно меня спросил:
– Что это значит, Армандо?
– Это значит, что у меня выросла вторая голова, и Ваш босс стал сильней вдвое.
– Нам безразлично, как ты развлекаешься, но надо знать меру, - меня пронизывали уничтожающими взглядами, я смерил их презрительным в ответ. – Объяснись.
– Вы знаете, что Детройтский брат сменил главу, - все кивнули. – Вы знаете, что он сейчас набирает прежние обороты, - все снова кивнули. – Я решил скрепить наши семьи. Вулф является нашей гарантией благосклонности Детройта – это во-первых. А во вторых, Вернер достойный боец и хороший руководитель. Я смотрю в будущее и хочу, чтобы наша «семья» расширила пределы своего влияния, а для этого мне потребуется помощь. Вы понимаете мою мысль? – на нас смотрели уже более благосклонно, но так же недоверчиво. – И мне интересно, заслужил ли я доверие у Вас, господа?
– Сильво, ты знаешь, что мы с радостью работаем с тобой, но…
– Никаких «но», - я хлопнул Волка по плечу. – Я доверяю Вернеру. Если Вам станет спокойней от этого, то Вулф будет на испытательном сроке. Однако я уверен, что Вы скоро поймете ценность этого человека.
49. ПОВ Вернер Грей Вулф
– Таким образом, выходит, что сейчас наш доход варьирует от точки плюса и нуля, что позволяет нам оказывать поддержку как временным партнёрам – русским, так и постоянным – детройтской семье, главой которой на
Я смотрел на капли дождя и, умирая от скуки, про себя проклинал Сильво, который сделал меня своей правой рукой… То есть он просто спихнул на меня самые скучные поручение: просиживание штанов на важных, по мнению замдиректора, совещаниях, разъезд по городу в сопровождении полдюжины охранников для того, чтобы какие-то жалкие людишки ознакомились с документами и подписали их, переговоры и потом ещё я должен был каждый раз сопровождать его на важные мероприятия. Будто без меня не может обойтись.
Честно, меня отчасти злило то, что Сильво сделал меня своей правой рукой без моего ведома – он вот так просто заявил об этом, даже не обговорив это со мной заранее. И что же мне оставалось? Только согласиться – я не мог поставить Армандо в столь неловкое положение, да и очень уж хотелось посмотреть на реакцию этих набитых индюков – они начали бесить меня ещё в первую встречу, когда мы заключали сделку по разные стороны. Тогда они диктовали условия, теперь же это делал я. Согласитесь, не плохо ведь я устроился: меньше ответственности, значимость та же, да и с Сильво теперь я мог видеться гораздо больше, если только не тот факт…
Наши отношения стали хуже после того, как Гримма похоронили. Нет, Армандо не таил на меня злость, он не ненавидел меня, просто ему нужно было время, чтобы свыкнуться с мыслью о смерти его малыша. И с каждым днём ему не становилось лучше, казалось, что он всё больше и больше замыкался в себе, не желая видеть кого-то, кроме меня. Конечно, выходить в свет было частью его работы, но он делал это с такой неохотой, с таким нежеланием. Что становилось больно на него смотреть. Сильво было тяжело.
Я ненавидел Гримма. Каждый раз, когда я видел его с Сильво я приходил в ярость и ревность затмевала мне рассудок. Но даже при этом я не хотел его убивать – я прекрасно понимал его значимость в жизни итальянца; но так вышло, что либо я должен был умереть, либо он. Сильво понимал это. Он видел видео и должен был знать, что я не был виноват в его смерти – Гримм сам пошел на это. Его любовь, схожая с болезнью, убила его.
Со смерти мальчишки прошел месяц – пролетел незаметно, будто и не было его. И вроде бы пора уже было Армандо прийти в чувства, стать, наконец, прежним, но нет. Он застрял в состоянии между депрессей и своим обычным поведением: он пытался шутить, но шутки выходили ужасные, его улыбка походила на звериный оскал умирающего животного, а ещё эти глаза, полные боли… Порой, казалось, что его волнует что-то ещё помимо смерти Гримма, и когда я спрашивал у него, он всего лишь отмахивался или же вовсе просто уходил.
Мы стали друг другу словно чужие. Нет, это не значит, что мы стали меньше общаться. Нет. Только наши чувства стали холоднее. Поцелуи, прикосновения. Будто между нами стена и мы не можем друг до друга достучаться. Я стучу, разбиваю кулаки в кровь, срываю голос, но в ответ мне – тишина.
Дождь усилился, создавая непроницаемую стену из потока воды. На секунду оратор отвлёкся, чтобы посмотреть, что же происходит на улице, после чего, шикнув что-то про то, что у него нет зонта, продолжил: