Любовь Ами Фаду
Шрифт:
Шепнули женщины друг дружке.
«Ах, так? Впрямь, похоже? Ну что ж их повадки мне знакомы. Отблагодарю за подарок!»
Ами ловко выдернула нитку их бахромы коврика, намотав на палец, завязала в узелок. Положила на ладонь и сдула к дверям! Ей смущёно, но низко поклонились. Верят! Если фадучка рвёт что-то, она так проклинает. Если завязывает – призывает благо. Значит...
Ами в женском обличье было довольно так повязать платок, взять напоказ мешочек с чёрной и красной фасолью и гадать, бродить по улицам, присаживаясь на этот же коврик на перекрёстах и на рынке. Фасоль она добыла, как и коврик: молчаливым намёком. Суеверных много, кто сами попросят
Но после того как слуги казначея остановились погадать, Ами стало тревожно, и она редко гуляла в образе фадучки.
Ей было пятнадцать лет.
4.
Отец, единственный грамотный в горной долине, был все сразу: менялой, купцом, переводчиком. Он сказал Ами, как дать знать, что она жива и на свободе.
Из караван-сарая жители Петел Сак-Баала с попутчиками в разные края отправляли письма. Их брали без платы, это святое, как гостеприимство.
На родном языке писать безумие. Да и его письменного, тем более чужих, Ами не знала. Отец сказал:
– Пиши на любом языке, хоть каляками детскими, но скопируй вот это, адрес. Среди строк незаметно поставь инициалы. А можешь и не ставить, мои сёстры нескоро, но получат письма, не поймут, но – поймут.
Набор бессмысленных знаков не так-то легко выдумать и нарисовать! За рядами менял Ами обнаружила кое-что интересное для себя, тихое, безлюдное, прохладное место для отдыха, превосходное место – заброшенную Библиотеку.
«Общая и ничья. Никому сюда не надо, и быть здесь не запрещено».
Открытие представляло собой нечто больше, чем комната или здание. Это были, уходящие под землю, частично обрушенные, восстановленные лишь у поверхности, тысячелетней древности библиотечные ряды, лабиринты, хранилища.
В библиотеке, копируя в письмо случайные отрывки текстов, подолгу разглядывая книги с картинками, отщипывая по кусочку лепёшки, Ами проводила день за днём, спеша домой, когда спадала жара, но вечерний свет ещё тек по улицам.
Дома, когда сгущалась вечерняя темнота, Ами Фаду слишком бедная, чтобы заиметь масляную лампу или хотя бы свечей, комкала единственное шерстяное одеяло, обняв его, и так засыпала, не покрывшись даже в холодную ночь. В сущности, она ничего не боялась. Развлечений не искала, и тягость однообразных дней скатывалась с Фаду, как дождь с упругой травинки. Но внутри она целиком состояла из недостижимого: смотреть в большое, глубокое небо, шутить и смеяться на родном языке, смеяться громко. Обнимать, причёсывать, плести косы подругам, бросаться в объятия тёток, заглядываться на мальчишек в кругу вечернего танца, любить.
Доброй приметой города были ярко наряженные вольно гуляющие дети и куры, а особенно – царственной красоты и наглости петухи. Красоты сногсшибательной! От миниатюрных до высоченных, с собаку. Оперение – все цвета радуги. Хвосты – тёмно-синие, бирюзовые, изумрудные водопады с непременным вкраплением хотя бы двух зубчатых, узких перьев – ярко-золотых. Ами удивлялась, пока не заметила на очередном шикарном петухе настоящее золотое ожерелье из тонких колец.
«Их украшают! И ведь не украл никто!»
Куры гуляли во дворах или близко к воротам. Петухи – повсюду, так, что не понятно, принадлежали они кому-то или всем сразу. Священные птицы шудов. Даже от копыт чёрных коней яфаргов не шарахались, а всадники, завидев, осторожно объезжали петухов.
Ещё в этом каменном городе из хорошего и живого было – множество источников. Порой из дома крепости било несколько, прямо из стены. Фонтанчики на развилках, ручьи в канавах вдоль улиц. Журчание. Рядом пучок травы, не объеденной ослами. Ами останавливалась и смотрела долго на него.
Прямо вдоль её окна сбегала струйка, невдалеке целый водопадик. За углом дома собиралось озерцо, уходившее через трубу под землю. Ами находила утешение в каждодневном омовении. Разложенный бурнус за ночь высыхал, снять его ради купания она не рисковала. Духов у неё не было, румян, ароматических масел, так что от Ами всегда пахло свежестью родниковой воды. Ей было шестнадцать лет.
Часть третья.
1.
Когда подошло её семнадцатилетие, Ами Фаду заболела. Местная лихорадка – обычное дело. Странно, что до сих пор миновала, плохо, что за Ами не кому было присмотреть. Если бы не вода у окна, где подать рукой, если бы не спадающий к утру жар, могло плохо кончиться. Лихорадка быстрая, короткая. Через трое суток Ами встала с постели слабой, но почти здоровой, невесомой как листок, прозрачной и на год взрослей.
Надо поесть. Надо идти за монетой.
Раннее утро, людное, но не торопливое. Между раскладывающихся торговцев Ами шла тихо-тихо от головокружения, с торжественностью человека заново приветствующего жизнь. Как будто несла фарфоровый светильник, с маленьким огоньком внутри и ровным светом сверху донизу.
За монетой последовала удача: разносчик лепёшек пробегал мимо, не пришлось долго идти на базар. Ами съела половину возле фонтанчика, остаток спрятала в рукав и вернулась обратно в Меновые Ряды, прошла во внутренний дворик громадного скального здания, дальше собственно Библиотека. Время отправить домой напоминание о себе.
Библиотеку Ами очень любила. Город – насквозь чужой, а это пещерное здание похоже на детские, горные убежища запахом, прохладой. Природные горизонтальные щели выветривания и здесь использовались как полки, дома – чтобы хранить еду: твёрдый и зреющий сыр, вино, фрукты и сухофрукты. Можно вообразить, что снаружи не Петел Сак-Баал, а зелёные горные долины.
Ами улыбнулась прохладному, вглубь нескончаемому главному залу. Книгам в переплётах, корешкам многотомников, свиткам, картам на тонко выделанной коже и старым друзьям. Наборы картинок на широких листах, альбомы, проложенные едва видимой тканью, лежали на прежнем месте. Ами рассматривала картинку сквозь ткань, гадая, выдумывая, что там, и лишь затем открывала. Невообразимые звери. Странно наряженные люди. Атласы оружия, посуды, механизмов, деревьев и цветов... Видно каждый лепесток, побег и корень.
2.
Пыль. Остатки деревянных лавок, изъеденные жуками. Ами садилась за центральный, каменный ряд квадратный столов. Вокруг каждого – каре кресел из железного дуба. Сидения великанов, можно забраться с ногами. За высокой спинкой Амии чувствовала себя в убежище. От двери её не видно, если кто и не зайдёт, вроде толмача за словарным подсказчиком или таблицей иностранных мер.
«Как здесь по-прежнему! Хорошо, что я не умерла!»
Своды зала расколоты до неба вдоль. Ровно по столам, по центру зала, с востока на восток проходя, светят два солнца, когда ярко, когда тускло, но постоянно.