Любовь Ами Фаду
Шрифт:
Ветхий книжный том выскользнул из рук и обложки. Подняв его, Ами без сил опустилась на краешек кресла. Отдышалась, потяну-улась… Шорох.
Незамеченный напротив света, за тем же столом сидел человеком. В цвет кресла попадали складки дорожного мужского бурнуса. Лицо – каменный, неподвижный прямоугольник: ровная линия бровей, тёмные глаза, нос без горбинки, прорезь рта без эмоций. Мужчина приветствовал Ами полувставанием, задержав у плеча открытую ладонь. Он приветствовал так Ами, одетую парнем... Но этот жест, почтительный, обозначающий границу, относился исключительно
«Свет жизни моей, всё пропало! Плен, пытки, гарем или казнь!»
Сердце рухнуло в холод. Ами вскочила, оглянулась. Исподлобья метнула взгляд на незнакомца. Сделала шаг к выходу. Обратно. Взглянула опять.
Грифель скрипел. Мужчина, заглядывая в свиток, набрасывал какие-то списки на отдельных листах, вроде счетов. Узкий свиток, прижатый камнями из старых, из раздела «законники». Листы новые, атласная бумага.
Он улыбнулся Ами, не отрываясь от работы, уголком рта:
– Прошу простить. Я больше не буду.
Ами села в кресло. Кисти рук на столе белели на просвет, тонкие, узкие. Султанского клейма в помине нет, даже намёка на него.
«Да... – обречённо подумала Ами Фаду, увидев себя со стороны. – Очень похоже на парня, кого угодно проведу, конечно».
Теперь под гулкими сводами скрипели два грифеля. Рука мужчины с невиданной скоростью набрасывала строки, загипнотизировав Ами Фаду. И такие ровные! Под несколькими – крупный росчерк другим, охристо-жёлтым грифелем. Ставя его, мужчина иногда усмехался. Она сама тщательно перерисовывала клинышки из раскрытого тома, не решаясь прерваться и уйти. Что делать? Как быть? Или уже всё равно?
Чужой грифель замолк. Мужчина невозмутимо изучал результат её труда, а встретившись глазами, щёлкнул пальцами над столом и рассмеялся:
– Извини ещё раз, шуд, – обратился, как к младшему соплеменнику, – но здесь у тебя...
– Фаду! – гордо перебила его Ами, чего терять.
Румянец, украденный лихорадкой, вернулся к ней. Профиль – хоть сейчас на медаль.
– Фадучка, – кивнул он, – а зовут?
– Амистат!
– Ами, у тебя здесь ошибка в написании, впрочем... Насколько я помню султаншу из этой истории, ослику можно только позавидовать!
Розовеющая Ами не отвечала, и незнакомец предложил:
– Если хочешь, я помогу тебе. Ты служишь у кого-то в доме и копируешь сказки для детей?
Ами радостно кивнула:
– Копирую! Нет, не служу, для писем копирую, всё равно, сказки или быль. Я должна часто писать домой. А я не научилась, не умею. Да и они не прочтут без отца.
– Странно... – прищурился незнакомец и тут же возразил себе. – Ничуть.
Эта манера иногда реагировать короткими взаимоисключающими фразами оказалась его характерной чертой. Ещё одна – сильный контраст между каменными чертами лица и улыбкой.
3.
В тот день ничего Ами не написала. Сначала Жафар пересказывал выбранную ей книгу, в общих чертах, явно что-то упуская. Но и с купюрами там обнаружилось море пикантных, экзотических, возмутительных и завлекательных сюжетов, странных обычаев, непонятных прибауток и абсолютно незнакомых вещей.
Ами увлеклась, забылась, осмелела, начала переспрашивать:
– А это что за зверь?
– Верблюд? Ммм… – горбатая лошадь. На них ездили.
Рассказчик вставал и пропадал в лабиринтах каменных стеллажей. Возвращался с альбомом:
– Смотри, вот как они выглядели. У этого, видишь, два горба, у этого один. В них… вода, так скажем.
На картинке вальяжно шагали по барханам песочно-жёлтые, завораживающе реалистичные верблюды. К горизонту шли, к замку с башенками, к недостоверно смуглому, курчавому принцу в короне, но без тюрбана и почти без одежды.
– Чей это замок? Неужели бывают люди с чёрной кожей?
Легко и непринуждённо недосказанная легенда переходила в древнюю историю, затем в новую сказку, которую ждала та же судьба. Монотонный голос рассказчика редко взлетал, мигом возвращался к размеренности. Едва заметная нотка самоиронии его вела на поводу, как большого зверя, который охотно следует за ребёнком.
Уже вечер? Ами очнулась, словно вынырнула из полумрака и голоса. Весь день просидев на месте, она чувствовала себя, как после долгого путешествия. Как будто с соседками уходила в горы, за орехами, с ночёвкой... Или с тётками на ярмарку ездила... Дышалось иначе, в груди сырость и свежесть воздуха, в руках, ногах усталость, в мыслях – волнительное: «А дальше? А про что на следующей странице?»
А дальше – спать. Домой пришлось бежать бегом.
«Такое мрачное лицо, и такое подходящее имя!» – воскликнула про себя Ами Фаду днём в Библиотеке.
«Какое загадочное лицо, – вспоминала она дома, – и какое таинственное имя». Шагала от двери к окну, выглядывала в него и повторяла вслух, перебирая интонации, как птичка, то звонко, то задумчиво: «Жафар... Жафар... Жафар?..»
Подошла к овальному зеркальцу на стене. Из-под крапчатых разводов давно нечищеного металла оттуда выглядывала настороженная Ами, вопросительная, глазастая.
«Привет, давно не виделись. Э, на фоне их круглых женщин я, как осока под луной! Как стрекоза. У них щёки – пирожки, у них глаза – медовые, карие. Ручки пухлые, пальцы мягкие, э-эх!..» Сердце тук-тук. «Не надо бы завтра в Библиотеку идти. И за монетой, на всякий случай не надо. Разве в полдень, когда народу толпа».
4.
Весь следующий день они просидели рядом. Жафар объяснял Ами смысл того, что он писала в целом, затем разбирали по словам и по буквам. На любимые альбомы Ами ушёл вечер. Вереницы дней и вечеров.
Её страх быстро прошёл. Заподозрить Жафара в каких-либо дурных намерениях по отношению к такой безоружной Ами было невозможно глупо. Она как птенец в гнезде – протяни руку и возьми. Нет зла без лицемерия, но где в нём фальшь? Где наигранное безразличие, где липкая суета? В общем-то, даже и хорошо, что Ами пошла в мать и похожа на фадучку. Они считались ведьмами, опасными глазом и языком. Кому такая нужна? Ами ещё и худая стала, тоже признак ведьминский!