Любовь через века. От Екатерины Великой до Гумилева и Есенина

По правде говоря, райская история повторяется и до сих пор, бесчисленно: почти каждая любовь начинается раем.

Итак, любовь, как творчество, есть воплощение каждым из любящих в другом своего идеального образа. Любящий под влиянием другого как бы находит себя, и оба эти найденные, новые существа соединяются в единого человека: происходит как бы восстановление разделенного Адама.

М. М. Пришин

Вдоль Невы двигалась траурная процессия. Стояла лютая зима, белесая мгла, приправленная изморозью и сырым ветром с моря, давила на обитателей столицы, поникших от известия о нынешнем погребении Екатерины II. К тому же людям не давал покоя порядок похоронного движения: впереди – катафалк с трупом Петра III, за ним – катафалк с телом государыни Екатерины Алексеевны, далее – рыцарь в железных латах. Таково было распоряжение наследника Павла I.

Немецкая принцесса, ставшая русской императрицей, взлелеяла свою мечту: она стала не только просвещенной государыней, но и любимицей подданных. Если осуществляется замысел, достигается цель, то и кончина бывает легкой, мгновенной, как и случилось с Екатериной.

…Позади был 1796 год.

Молодая художница, аристократка Виже-Лебрен бежала от Великой французской революции, ища спасения в России. Едва появившись в Петербурге, она стала свидетельницей этого потрясающего похоронного шествия. Все уведенное она описала подробно в своих записках.

«…Шествие растянулось по правому берегу Невы. Множество лошадей в черных епанчах создавали мрачное впечатление.

Но что же впереди? Впереди медленно двигался катафалк с трупом Петра III, извлеченного из могилы.

Далее – катафалк с телом Екатерины II, гвардейцы, а замыкал шествие рыцарь в железных латах: руки, ноги, тело – все заковано в броне, голова – в шлеме. За ним – простые люди, кутавшиеся в теплые одежды. Мороз стоял жестокий. Медные трубы музыкантов примерзали к губам».

Павел, сын и наследник, раздраженный деятельным правлением матери, жаждал отомстить за смерть отца. Он мстил Екатерине и такими похоронами, что долго-долго еще о них судачили в Санкт-Петербурге. Одни ужасались, что наследник устроил такое шествие, другие одобряли процессию и восхищались мужественностью

Шествие двигалось в сторону Петропавловского собора.

– Неужели правда в конце похоронного шествия возле собора рыцарь упал замертво – замерз? Какой ужас! – судачили в толпе.

– Правда или нет – не знаем, не ведаем, – отвечали другие, – но он дошел до могилы и рухнул.

Перезахоронение Петра III и похороны Екатерины II. Старинная гравюра

Так началось царствование Павла I и закончилась славная пора деятельности его матери. Что же, объяснение всему этому есть. Мать и сын испытывали друг к другу антипатию. Екатерина была умна и хитра, еще при жизни ее называли Великой. От своих многочисленных государственных дел, которые она начинала вести с 6 утра, императрица находила утешение в фаворитах, а сын – в фантазиях и мечтах. Она не любила масонов, он же увлекался масонской литературой. В его памяти громоздились не только истории о славных рыцарских временах, прекрасных дамах, о временах тамплиеров, но и легенды о масонах. Так, он любил читать рассказ «Перстень (масонская сказка)»:

«Жил-был господин Дубровин. Преисполнился он сочувствием к крестьянам и раздал им те доходы, которые у него были, отдал и землю. Однако тут пошли неурожаи один за одним. Небогатый дворянин продолжал делиться с крепостными своими жалкими доходами. Он даже занял денег у одного, а потом и у другого дельца. Миновал год, и заимодавцы потребовали возвратить долги. Что делать? Крестьяне не хотели и не могли ему помочь. Соседские помещики тоже, хотя он умолял их о помощи чуть ли не на коленях. Положение было безвыходное. Однако в уезде том жил еще один помещик, богатый, но очень странный. У него был прекрасный сад, огромный дом, он вел уединенный образ жизни, время свое проводил в отдалении, в глухом лесу, в хижине. Фамилия его была Опальский.

В соседстве были о нем разные толки и слухи. Многие приписывали уединенную жизнь его скупости. В самом деле Опальский не проживал и тридцатой части своего годового дохода, питался самою грубою пищей и пил одну воду. Но в то же время он вовсе не занимался хозяйством, никогда не являлся на деревенские работы, никогда не проверял своего управителя, к счастью, отменно честного человека. Другие довольно остроумно заключили, что, отличаясь образом жизни, он отличается и образом мыслей, и подозревали его дерзким философом, вольнодумным естествоиспытателем, тем более что, по слухам, не занимаясь лечением, он то и дело варил неведомые травы и коренья, что в доме его было два скелета и страшный желтый череп лежал на его столе. Мнению их противоречила его набожность. Опальский не пропускал ни одной церковной службы и молился с особенным благоговением. Некоторые люди, и в том числе Дубровин, думали, что какая-нибудь горестная утрата, а может быть, и угрызения совести были причиною странной жизни Опальского.

Словом, Дубровин, окончательно обедневший, наконец решился обратиться к этому человеку. В лесу обнаружил он хижину и постучал в дверь. Ему никто не ответил. Он снова постучал, вошел и, чтобы обратить на себя внимание, закашлял и пошаркал ногами – результат тот же.

Надо сказать, что на пальце его был перстень – не так давно сынишка нашел его где-то и отдал отцу. Перстень тот был массивный, из желтого камня, и в центре темно-медового украшения, внутри прозрачного янтаря навеки закаменела какая-то козявка. И вот этот-то перстень он снял и постучал им по креслу, в котором сидел господин. Он, увидев перстень, резко схватил его и мгновенно переменился: